После долгой паузы Леви попросил:
– Переведите пилоту, что мы спрячем его в убежище до тех пор, пока не найдем способ переправить за пределы Франции.
– А вы можете? – удивилась Изабель.
– Пока нет, – ответила Анук. – Но только не говорите ему этого. Просто скажите, что мы на его стороне и что он в безопасности. И пусть делает, что велят.
Шагнув к летчику, Изабель разглядела царапины на его лице и разорванный рукав комбинезона. Он сбрасывал бомбы на немцев, подумала она.
– Послушайте… – начала она.
– Вы говорите по-английски, – обрадовался парень. – Слава богу. Мой самолет сбили четыре дня назад. И с тех пор я прятался в каких-то закоулках. Не знал, куда идти, пока этот человек не схватил меня и не приволок сюда. Вы мне поможете?
Она кивнула.
– Как? Вы можете вернуть меня домой?
– Я не могу ответить на ваш вопрос. Просто делайте то, что вам велят. И… мсье?
– Да, мэм?
– Эти люди рискуют жизнью, помогая вам. Вы осознаете это?
– Конечно.
Изабель обернулась к товарищам:
– Он все понимает и готов выполнять все распоряжения.
– Спасибо, Изабель, – поблагодарил Леви. – Где вас найти после возвращения из Амбуаза?
– В книжном магазине. Я намерена открыть его.
– А что скажет на это ваш отец? Полагаю, он закрыл магазин, когда нацисты принялись указывать, какие именно книги он должен продавать.
– Мой отец служит теперь нацистам, – с горечью сказала Изабель. – Его мнение не имеет значения. Он велел мне найти работу. Вот я и нашла. И так со мной можно будет связаться в любой момент. По-моему, это идеальное решение.
– Верно, – с некоторым сомнением произнес Леви. – Что ж, очень хорошо. Анук принесет вам новые документы, как только они будут готовы. Нам нужна ваша фотография. И еще, Изабель, – он прищурился, – позвольте мне на минутку вновь стать старым занудой и напомнить юной девице, славившейся своей импульсивностью, что время эксцентричных выходок миновало. Вы знаете, мы дружили с вашим отцом, – по крайней мере, пока он не показал своего истинного лица, – и я наслушался разных историй о вас. Пришла пора повзрослеть и выполнять приказы. Всегда. Без исключения. Ради вашей и нашей безопасности.
Изабель было стыдно выслушивали нотацию, да еще и при всех, но возражать она не стала.
– Да, я все понимаю.
– А если вас схватят, – добавила Анук, – с вами поступят как с женщиной. У них для нас особые… неприятности.
Изабель нервно сглотнула. Она-то представляла себе тюрьму и торжественную казнь. А вот такого рода вещи ей не приходили в голову.
– Все, чего мы ждем друг от друга, точнее, на что надеемся, – это два дня.
– Два дня?
– Если вас схватят и будут… допрашивать. Постарайтесь молчать хотя бы два дня. Этого времени хватит, чтобы остальные успели скрыться.
– Два дня, – повторила Изабель. – Не так много.
– Как же вы молоды, – печально вздохнула Анук.
В течение следующей недели Изабель покидала Париж четырежды. Она доставила пакеты в Амбуаз, Блуа и Лион. На железнодорожных вокзалах она провела больше времени, чем в отцовской квартире, и такой расклад устраивал обоих. Пока она стоит в очередях и возвращается домой до наступления комендантского часа, отцу нет дела до того, чем она занята. Но с разъездами было покончено, и Изабель собралась осуществить следующую часть своего плана.
– Ты не посмеешь открыть магазин.
Отец неподвижно стоял у затемненного окна. В полумраке квартира казалась неприлично огромной и роскошной, со всеми этими ценностями, собранными несколькими поколениями. На стенах прекрасные полотна в тяжелых парадных рамах (кое-что, правда, исчезло – вероятно, отец их продал), а если отодвинуть черные шторы светомаскировки, с балкона откроется все такой же захватывающий дух вид на Эйфелеву башню.
– Ты велел мне найти работу, – упрямо повторила Изабель.
Перетянутый бечевкой пакет в сумочке придавал уверенности в спорах с отцом. Вдобавок тот уже пьян. Еще чуть-чуть – и отключится на диване в гостиной, постанывая во сне. Девчушкой она все хотела утешить его, когда слышала эти жалобные стоны. Теперь – нет.
– Я имел в виду работу за деньги, – сухо возразил он. И налил себе полный стакан коньяка.
– Может, лучше взять ведерко? – не выдержала она.
– Я сказал – нет. Точка. Магазин ты не откроешь.
– Я уже его открыла. Сегодня. Весь день прибиралась там.
Брови изумленно взлетели:
– Ты прибиралась?
– Именно так. Понимаю, ты удивлен, папа, но мне уже не двенадцать лет. Я сделаю это, папа. Я так решила. У меня останется время на стояние в очередях и появится шанс немного подзаработать. Немцы будут покупать у меня книги. Обещаю.
– Ты намерена флиртовать с ними?
– И это говорит человек, который работает на оккупантов?
Он сердито уставился на нее.
А она – на него.
– Отлично, – выдавил наконец отец. – Делай что хочешь. Но кладовка. Она моя. Моя, Изабель. Я запру ее и ключи спрячу, а ты, будь любезна, держись подальше от этой комнаты.
– Почему?
– Неважно.
– Ты там свидания устраиваешь? На кушетке?
– Какая же ты дура, – устало покачал он головой. – Слава богу, что твоя мать не дожила и не видит, в кого ты превратилась.
Изабель не думала, что ей станет настолько больно от его слов.
– И ты, папа, – горько сказала она. – И ты.
Семнадцать
В середине июня, в предпоследний учебный день, Вианна стояла у доски, спрягая глаголы, когда услышала знакомое тр-тр-тр немецкого мотоцикла.
– Опять солдаты, – зло пробормотал Жиль Фурнье. Он теперь постоянно злился, да и кто бы стал его осуждать? Нацисты отобрали у их семьи магазин и передали коллаборационистам.
– Сидите спокойно, – распорядилась Вианна и выглянула из класса.
По длинному коридору шагали двое – офицер гестапо в длинном черном плаще и местный жандарм Поль, изрядно раздобревший с тех пор, как начал сотрудничать с наци. Ремень туго обтягивал его раздувшееся пузо. Сколько раз Вианна видела, как он тащит по рю Виктор Гюго огромные свертки с едой – его семье столько ни за что не съесть, – в то время как она стояла в очереди, сжимая в руках карточку, по которой можно было получить лишь жалкие крохи.
Вианна решительно двинулась навстречу, скрестив руки на груди. Она неловко чувствовала себя в заношенном платье с вытертыми манжетами и воротничком, и хотя она тщательно отутюжила складки и задний шов расположился точно посередине, ее нехитрые уловки были слишком очевидны. А без чулок она почему-то казалась себе совсем беззащитной перед этими людьми. В другом конце коридора распахивались двери, учителя пытались понять, что нужно офицерам. Все молча переглядывались.
