Гаэтон потащил ее вперед.
Они шли еще несколько часов. Часто приходилось пропускать немецкие грузовики и автомобили. Только в тихом приморском городке Сен-Жан-де-Люз немцев было поменьше. Они забрались на пустой волнорез, возвышающийся над бурными водами Атлантики. Внизу полоска желтого песка сдерживала натиск океана, вдалеке виднелся ярко-зеленый полуостров, усеянный белыми пятнышками баскских домиков с красными черепичными крышами. Небо над головой было бледным и выцветшим, а облака тянулись по нему тонкими полосками, как бельевые веревки. На улицах пусто, никто не прогуливался ни по пляжу, ни по старинной дамбе. Впервые за несколько часов Изабель смогла немного успокоиться.
– Что он имел в виду – нет больше Свободной Зоны?
– Ничего хорошего, это уж точно. Дело твое будет еще опасней, чем раньше.
– Я уже пробиралась через Оккупированную Зону.
Она крепче вцепилась ему в руку и увела с волнореза. Они спустились по неровным ступеням к дороге.
– Мы здесь отдыхали, когда я была маленькой, – сказала она. – До того, как мама умерла. По крайней мере, так мне рассказывали. Я почти ничего не помню.
Изабель пыталась завязать разговор, но Гаэтон молчал. В тишине Изабель ясно чувствовала, как ее душит тоска, тоска по нему, хотя, казалось бы, – вот он, совсем рядом, держит ее за руку. Почему она так мало расспрашивала его в те дни, что они провели вместе? А теперь времени не осталось, и оба это знали. Дальше шли молча.
В сумерках Гаэтон впервые в жизни увидел затянутые дымкой Пиренеи.
Острые, заснеженные пики поднимались к свинцовому небу, верхушки скрывались в облаках.
– Черт. И сколько раз ты переходила эти горы?
– Двадцать семь.
– Ты – чудо.
– Я такая, – улыбнулась Изабель.
Они шли по темным пустым улицам Уррюнь, мимо запертых магазинов и бистро, в которых сидели одни старики. Из города немощеная дорога вела выше, к подножию гор. Наконец добрались до скрытого в холмах коттеджа, из трубы которого валил дым.
– Ты в порядке? – спросил Гаэтон, заметив, что она замедлила шаг.
– Я буду по тебе скучать, – тихо ответила Изабель. – Ты надолго сможешь остаться?
– Утром надо уходить.
Она боялась выпустить его руку – а вдруг они больше не увидятся. Жутко становилось от одной мысли. Но нужно собраться, сосредоточиться. У нее есть работа. Решительно высвободив руку, Изабель резко постучала в дверь коттеджа – три быстрых удара.
Дверь открыла мадам Бабино – в мужской одежде, с «голуаз» в зубах. Отступила с порога, приглашая их войти:
– Жюльет! Заходи, заходи!
Изабель и Гаэтон прошли в главную комнату, где вокруг стола собралось четверо летчиков. В очаге горел огонь, над ним висел булькающий закопченный котелок. Изабель потянула носом – козлятина, вино, бекон, крепкий бульон, грибы и шалфей. Запах божественный, и она сразу вспомнила, что целый день ничего не ела.
Мадам Бабино представила мужчин – трое англичан, один американец. Британцы провели здесь уже несколько дней, ждали американца, который добрался только вчера. Завтра утром Эдуардо поведет их через горы.
– Приятно познакомиться, – сказал один из них, пожимая руку Изабель с таким энтузиазмом, будто качал воду из колонки. – Вы и вправду красавица, как нам рассказывали.
Парни заговорили все разом. Гаэтон сразу оказался своим в этой компании, как будто общий давний приятель. А Изабель, отведя в сторонку мадам Бабино, отдала ей конверт с деньгами, которые должны были оказаться у нее почти две недели назад.
– Простите за задержку.
– Ничего, у тебя были дела поважней. Как рана?
Изабель пошевелила плечом.
– Лучше. Через неделю буду готова идти в горы.
Мадам протянула ей сигарету. Изабель глубоко затянулась и медленно выдохнула, изучая людей, оказавшихся под ее началом.
– Как они?
– Видишь вот того, высокого и худого, с носом, как у римского императора?
Изабель не смогла сдержать улыбку:
– Вижу.
– Утверждает, что он лорд или герцог, в общем, что-то в этом роде. Сара из По говорит, что от него одни проблемы. Не желает, чтоб женщина ему указывала, что делать.
Изабель запомнила. Такое случалось нередко, пилоты не хотели подчиняться женщинам – а также девчонкам, девицам и девкам, – но с этим она научилась справляться.
Мадам Бабино протянула Изабель смятый, в пятнах, лист бумаги:
– Один из них принес. Сказал, что для тебя.
Изабель торопливо развернула письмо. Она сразу узнала неровный почерк Анри.
Ж.! Твоя подруга вернулась жива-здорова, но у нее гости. Не появляйся тут. Мы за ней присмотрим.
С Вианной все в порядке, ее отпустили после допроса, но еще один офицер – или офицеры – поселился в ее доме. Изабель смяла письмо и швырнула в огонь. Она не знала, беспокоиться ей или, наоборот, расслабиться. Невольно оглянулась на Гаэтона, который не спускал с нее глаз, разговаривая с одним из летчиков.
– Кстати, я вижу, как ты на него смотришь.
– На лорда-большеноса?
Мадам Бабино коротко хохотнула:
– Я, может, и старая, но не слепая. На этого худого красавчика с голодными глазами. Он тоже от тебя глаз отвести не может.
– Завтра утром он уйдет.
– Вон оно что.
Изабель обернулась к пожилой женщине, ставшей за последние пару лет ее близким другом:
– Боюсь его отпускать. Знаю, звучит глупо, учитывая, какая опасная у меня жизнь.
Глаза хозяйки были полны понимания.
– В другое время я бы посоветовала тебе быть осторожней. Сказала бы, что он слишком молод и занят слишком рискованным делом, а молодые рисковые парни непостоянны. – Она вздохнула. – Но мы нынче слишком осторожны. Если еще и с любовью осторожничать…
– Любовь, – прошептала Изабель.
– Я, впрочем, добавлю, потому что я как-никак мать и ничего с собой поделать не могу, – разбитое сердце на войне болит так же сильно, как в мирное время. Попрощайся с ним как следует.
Изабель дождалась, пока все стихнет – насколько это возможно в комнате, где на полу храпят четыре человека, выбралась из-под одеяла, проскользнула через комнату и вышла наружу.
Над головой мерцали звезды. Козы, пасущиеся на склоне холма, в лунном свете казались серебристо-белыми.
Она стояла у ограды и смотрела на небо. Ждать пришлось недолго. Гаэтон подошел к ней сзади, обнял. Она прижалась к нему спиной.
– Так спокойно, когда ты меня обнимаешь.
Он не ответил, и она поняла – что-то произошло. Сердце провалилось куда-то вниз. Она медленно повернулась:
