– Не понимаю, какая может быть связь между уголовным преступлением и государственной тайной.
– Я ничего тебе не скажу.
– Даже если мне грозит смерть? На мою жизнь уже покушались.
– Дейвид, ты сам навлек на себя беду. А если я выдам тебе тайные сведения, то можешь пострадать не только ты, но и люди, которые тебя окружают. А в переделку ты попал не впервые.
– В переделку, говоришь?! Да они меня с моста в реку столкнуть хотели!
Пэдди только головой покачал.
– Отлично! Родной отец помочь не хочет!
– Дейвид, тебя никто не заставляет расследовать дело Кинга. Даже если предположить, что он не убивал полицейского, на нем много других преступлений.
– Так много, что тянет на двадцать лет?
– В мое время медвежатникам давали и больше.
– В таком случае твоя совесть спокойна. А вот моя – нет, – резко бросил я и вышел.
Мать проводила меня до машины. Я рассказал ей о разговоре с отцом. Наверно, мне хотелось сочувствия, но в этот день меня никто не жалел.
– А что думает обо всем этом Жанин? – спросила мама.
– Жанин? Она того же мнения, что и наш пенсионер. Она желает, чтоб я бросил это дело.
– Вот видишь, – сказала Эйлин и добавила: – А ты весь в отца. Из того же теста. Оба упрямцы несусветные! И упрямитесь только ради принципа, не замечая, как при этом страдают окружающие. Вы бы с отцом никогда не сработались, поэтому я радовалась, что ты не пошел в полицию. Там вы б еще чаще ссорились.
– Ничего себе, – только и смог буркнуть я.
– Вот-вот! Не нравится, когда правду в лицо говорят. Я же говорю, весь в отца.
– Спасибо.
Ближе к вечеру я получил сообщение от Майкла Ко. Ему очень быстро удалось выяснить адрес Мика Джонса в Марбелле, где тот проживал в последнее время, и, прибыв на место, так же быстро узнать, что человека с таким именем уже нет в живых. Два месяца назад бывший инспектор уголовной полиции Мик Джонс был сбит лихачом, когда переходил улицу, ту самую улицу, которую переходил каждое утро, чтоб купить газеты в киоске напротив дома. Машину, как выяснилось краденую, нашли на соседней улице. Салон выгорел: прежде чем бросить машину, ее подожгли. Местные гвардейцы, не надеясь отыскать преступника, закрыли дело с пометкой «несчастный случай».
Да, я был прав: в этот день мир от меня отвернулся. Добравшись до квартиры, я наткнулся на кучу пакетов со всяким барахлом, которое когда-то перекочевало в квартиру Жанин. Помимо чашек-ложек и мелких тряпок, она возвращала мне и детские велосипеды.
Я подошел к дверям ее квартиры. На звонок не ответили, и я попробовал открыть своим ключом. Замок сменили. Я позвал Жанин через отверстие в почтовом ящике. В ответ – тишина. Я спустился вниз и вышел из подъезда, чтоб взглянуть на ее окна. «Продается», – прочел я на стекле. Жанин съехала.
48
Следующие два дня я просидел дома, жалея себя. В агентстве справлялись без меня, и я стал приходить к выводу, что в мое отсутствие дела там шли лучше. Жанин, как всегда, постаралась соблюсти все предосторожности, чтоб оставаться за пределами досягаемости. Когда я звонил ей на работу, мне отвечали, что в редакции не располагают информацией о том, где она может находиться. Аналогичные ответы я получал, когда звонил в школу, но там со мной говорили грубее. Дама, которая взяла трубку, дала мне ясно понять, что считает Жанин жертвой домашнего насилия. Кровь ударила мне в голову, и я готов был ринуться в школу, где учились дети, и поступить с этой дурой так же, как я поступил с Инсулом Пэррисом, – всему есть предел. Но в наше время в школу проникнуть сложнее, чем на какое-либо предприятие, – да и что бы я ей сказал? Я получил отставку, но я не отец Дженни и Ллойда. У меня на них прав гораздо меньше, чем у Генри Талбота.
Мне, конечно, ничего не стоило организовать слежку за Жанин, – но гордость не позволила.
К делам насущным вернула меня Селеста, позвонившая в четверг утром.
– Вы собираетесь сегодня на работу? Если плохо себя чувствуете, можете не приезжать. Вот только Питер Снайдер говорит, что нашел интересующего вас человека и хочет знать, что ему делать дальше.
– Я бы сам хотел это знать, – ответил я. – Передай Питеру, что я буду в десять.
Доктор Стерлинг Самим находился в это время в доме престарелых в Восточном Чешире. Я решил, что лучше всего навестить его немедленно. Выслушав сообщение Питера Снайдера и снабдив его указаниями, я отправил парня к Стерлингу, а затем, собрав волю в кулак, попытался настроиться на работу. Как я ни старался, сосредоточиться на делах клиентов оказалось довольно сложно, – в целом я не ощущал реальности происходящего. Но я продолжал заставлять себя думать только о работе, и в пятницу жизнь стала полегче. Домой я не торопился: перспектива провести выходные в одиночестве напрашивалась на сравнение с темной пропастью, разинувшей пасть в предвкушении жертвы.
Добрую половину четверга Питер провел в доме престарелых, уговаривая персонал разрешить ему повидаться с доктором Стерлингом Самимом. В пятницу я снова послал туда Снайдера. Попытка – не пытка.
– Не доверяю я жителям Восточного Чешира, – сказал Питер, вернувшись в контору после пяти. – Кажется, будто попал в Средневековье. Каких-то полкилометра от автострады – и дремучий лес.
– Не преувеличивай, Питер.
– Нет, правда! Изгородь из густого кустарника, вокруг сплошные деревья… А что за люди – мало не покажется! Как будто никто из них никогда не видел чернокожего. Они заподозрили меня во всех смертных грехах! В этом Чалфонт-холле, в доме престарелых, решили, что я провожу разведку для ограбления. Хотя что там вообще можно взять – старая развалюха викторианских времен, а внутри – черт ногу сломит! Такое впечатление, что строители считывали проект вверх ногами. Чтоб оказаться на кухне, надо пройти через кладовую и оттуда подняться по лестнице, а в сад бедные старики выходят через окно.
– Питер, люди давно уже пользуются французскими окнами-дверями, – заметил я.
– Нет, я говорю именно об окне, а не стеклянных дверях. Обычное окно в столовой, а к нему пристроено несколько ступенек изнутри и снаружи.
– А что насчет Самима?
– Простите, увлекся, но эти чеширцы действительно произвели на меня неизгладимое впечатление! Я видел Самима. Самое смешное, что сделать это удалось благодаря цвету моей кожи. А Самим на самом деле ирландец.
– Неужели?
– Ну да, главное, что он не из этих дремучих чеширцев, – не люди, а циклопы, дальше своего носа не видят… Отец Самима ливанец, а мать ирландка. Он родился и вырос в Ирландии, всю жизнь проработал в Англии. Старшая медсестра сказала мне, что у него что-то типа селективного синдрома Альцгеймера, как она выразилась. То есть он использует этот недуг тогда, когда ему выгодно. Месяц назад к нему приезжали двое посетителей, а он притворился, что не может говорить, не отзывался на свое имя, вроде как позабыл его, и даже обделался у них на глазах.
