– А мне-то какое дело? – сказала она. – Это кто угодно может быть.
Вернула отцу газету, тот спрятал ее в портфель. Джиллиан думала, он сейчас начнет ее упрекать: вот, мол, получила. Но он сказал только, что обратился с жалобой в администрацию клиники и позвонил в редакцию газеты. Он даже посоветовался со своим адвокатом, но тот лишь рукой махнул. Речь, мол, идет о публичной персоне, а в таком случае трудно доказать нарушение прав личности. Кто имеет счастье общаться с журналистами, тот пусть не удивляется, когда они интересуются его несчастьем.
– Так когда ты выходишь на работу? – повторил отец.
– С этим покончено, – заявила Джиллиан. – Можешь больше не злиться. Я не вернусь в редакцию: я не хочу, чтобы они там мне сочувствовали.
А не хотела она писать тексты для Маи, которая благодаря ее несчастью получила теперь шанс работать не за письменным столом, а в кадре.
– Чем же ты займешься? – спросил отец, и по его интонации она не разобрала, радуется он или беспокоится.
– Пока сама не знаю, – ответила Джиллиан. – Что-нибудь да найдется.
– Не хочешь съездить в горы? Мы там только до воскресенья, а потом дом свободен.
Оба они обошли молчанием тот факт, что Джиллиан и Маттиас именно следующую неделю планировали провести в горах вместе.
* * *
На втором этаже больницы располагалось родильное отделение. В лифте висел список детишек, появившихся на свет за последние дни. Джиллиан, покупая в киоске на первом этаже сигареты или газету, видела, как молодые родители толкутся в холле со своими новорожденными. Вид они все имели потерянный и как будто ждали, чтобы хоть кто-нибудь похвалил их младенчика. За их улыбками Джиллиан читала страх перед уродливым созданием, которое отныне им принадлежит и за которое они несут ответственность, понятия не имея, зачем это нужно. Джиллиан заметила также, что молодые родители стараются не встречаться с ней взглядом.
Солнечный зимний денек, холодный воздух, ветер гонит по небу редкие облака. Джиллиан курит на балконе своей палаты, закутавшись в шерстяной плед. С балкона открывается вид на город внизу, на озеро. Джиллиан озябла, закурила вторую сигарету. Курить запрещалось на всей территории больницы, поэтому одна из медицинских сестер, проходя под окнами и заметив ее, сделала возмущенное лицо и помахала рукой у себя перед носом. Джиллиан сделала вид, будто не поняла. Из здания больницы вышла молодая пара. Мужчина неловко держал ребенка на руках, женщина с ним под руку ступала неуверенно и не выглядела особенно счастливой. «Я – вдова». Слово было найдено, и оно повергло Джиллиан в шок больше, чем собственное увечье, чем смерть Маттиаса, чем все остальное.
Солнце, показавшись из-за облака, на миг ослепило ее, и она сделала шаг назад. В палату к ней заглянул врач, чтобы попрощаться. Велел некоторое время избегать солнечных лучей, запретил в первые дни мочить лицо водой, а кроме того, заниматься спортом и вообще подвергать себя нагрузкам. В остальном ей разрешалось делать что угодно. Врач пожал Джиллиан руку и сказал, что ему пора и они увидятся через пять месяцев. Джиллиан взглянула на часы. Начало третьего. Собрала сумку, вышла в коридор. Быстро попрощалась со всеми сестрами. Почему-то ей не хотелось покидать больницу через главный вход. В конце коридора была лестница, ведущая в отделение неотложной помощи, а там запасной выход. Джиллиан вызвала такси. Пока ждала машину, обдумывала, куда бы ей направиться. Никого из друзей она видеть не хотела, вообще не хотела встречаться с теми, кого знала раньше и кто стал бы сравнивать ее новое лицо с прежним. Такси наконец подкатило к зданию, она нацепила темные очки и чуть ли не бегом пробежала несколько метров до машины.
Из дома она позвонила в полицейский участок и попросила к телефону Мануэлу Бауэр. Той не было на месте, но дежурный записал номер Джиллиан и пообещал, что коллега Бауэр обязательно с ней свяжется. Телефонный звонок раздался через три часа, когда Джиллиан уже чуть не плакала.
– Чем могу помочь?
Джиллиан, чуть помедлив, заговорила:
– Мой муж в аварии не виноват. Вести машину должна была я. Но потом я выпила лишнего и не смогла…
– Это вы мне уже рассказывали, – заметила сотрудница полиции.
– Он не виноват! – повторила Джиллиан и невольно расплакалась.
– Он не должен был садиться за руль, – деловым тоном сообщила сотрудница Бауэр. – Кажется, вам все-таки нужна психологическая поддержка. Хотите, я еще раз продиктую вам телефон центра помощи жертвам преступлений?
– Я – не жертва.
С этими словами Джиллиан положила трубку.
Она позвонила матери Маттиаса и тоже все рассказала, но и та не хотела ничего слышать о вине Джиллиан. Потому что нет смысла искать виноватого, ведь гибель Маттиаса свершилась по воле Божьей. Разговор этот длился не дольше, чем предыдущий.
Все последующие дни Джиллиан, перебирая в памяти события новогодней ночи, размышляла о том, как могла бы предотвратить несчастье. Надо было настоять, чтобы они остались у Дагмар, не надо было садиться в машину, ни за что нельзя было разрешать Хуберту фотографировать ее нагишом.
В воскресенье рано утром она позвонила родителям; те еще находились в горах. К телефону подошел отец. Джиллиан стала расспрашивать, где именно произошла авария. Кто-то из отцовской мастерской эвакуировал разбитую машину, и она хочет знать точно, где это место. Еще она сказала, что с удовольствием принимает предложение поехать в горы и пожить в их доме. Отец, в свою очередь, рассказал, что они уедут только к вечеру, что погода прекрасная и они напоследок еще раз собираются на лыжню.
– Ты сегодня приедешь? Хорошо бы мы тут встретились.
– Нет, не успею, – сказала Джиллиан.
– Ну, ладно. Ты знаешь, где ключ.
Весь воскресный день она посвятила разборке вещей и паковке чемодана, хотя и сама не знала, как долго пробудет в горах. А в понедельник с утра отправилась на место аварии. Поставила машину на лесной дороге метров на сто дальше и пешком пошла назад. На обочине она заметила увядший букет цветов и огарок кладбищенской свечки – единственное напоминание о том, что здесь произошло. Час спустя, заехав на бензоколонку заправиться, она выбросила букет вместе со свечкой в большой мусорный бак, который украшало написанное на четырех языках слово СПАСИБО.
* * *
Никогда мне не удастся вложить в портрет ту силу, какая скрыта в человеческой голове. Лишь сам факт жизни требует и такой воли, и такой энергии…
Альберто Джакометти
* * *
«Пыль – это материализованное время». Хуберт никак не мог вспомнить, чьи это слова и где он их прочитал. У него в мастерской, тем не менее, время материализовалось в достаточной мере, поскольку все предметы здесь покрылись тонким, почти прозрачным слоем пыли. Он не взял на себя труд вытирать пыль, он пришел сюда лишь за тем, чтобы просмотреть свои старые работы и обдумать, могут ли они на что-нибудь сгодиться. Большие полотна в жанре ню, которые он писал много лет назад, или «голые домохозяйки», как величал их его галерист, вообще не интересовали Хуберта, стали ему совершенно чужими, будто и написаны были кем-то другим. Он снял с полки у стены стопку больших папок. Принялся раскрывать их одну за другой, проглядывая свои индустриальные пейзажи, карандашные зарисовки технических приборов, наброски портретов и обнаженной натуры, самые старые из которых он выполнил еще в годы учебы. Не без колебаний открыл он папку, где на обложке значилось имя: Астрид. Здесь хранились десятка два фотографий и несколько рисунков. Все они относились к самому началу их романа, к летним каникулам на юге Франции. Они объездили на машине все побережье, ночевали в кемпингах. Все фотографии запечатлели обнаженную Астрид на фоне разных пейзажей, но иногда фигурка оказывалась такой маленькой, что ее просто невозможно было узнать. Он намеревался перенести всю эту серию фотографий цветными карандашами на бумагу, но довел до конца лишь несколько рисунков. В его воспоминаниях рисунки были лучше. Уложив их в ту же папку, он взялся за следующую.
