Вначале действительно никто не соглашался. Со временем Хуберт привык к отказам. Но по самой манере разных женщин выказывать сомнения, перед тем как дать ему решительный отпор, он научился оценивать свои шансы у одной, у другой и понимал, как действовать в дальнейшем. Он начал избегать центральных кварталов города, бродил по окраинам. Однажды дождливым весенним утром он вместо отказа впервые получил согласие. Остановившись у здания бассейна, он заговорил с женщиной лет пятидесяти. Спортивная, с короткой стрижкой. Изложил свои намерения, она в ответ расхохоталась: откуда, мол, ей знать, что он не развратник? Пришлось объяснять, что придется ему довериться. Хуберт до того волновался, что уже в процессе съемки почувствовал будущую неудачу с этими фотографиями. Тем не менее он отщелкал четыре или даже пять пленок и, поблагодарив, заверил ее, что все в порядке. Пообещал пригласить на вернисаж, если дело когда-нибудь дойдет до выставки. Она действительно явилась на вернисаж вместе с мужем и была очень разочарована, не найдя себя ни на одной из картин.
С каждой новой моделью Хуберт становился спокойнее, а его фотографии лучше. Но постепенно эти сеансы стали для него делом столь рутинным, что он попросту заскучал. Понял это незадолго до выставки, и пока все вокруг чествовали его работу, а сам он в интервью плел о ней всякую бессмыслицу, он уже твердо знал, что пора браться за новое. Галерист рассказал ему об американском художнике, который пятнадцать лет подряд писал одну и ту же женщину, свою соседку. Бессчетные ее портреты художник никому не показывал, даже его жена и муж модели ни о чем не догадывались. Хуберт раздобыл каталог того художника и решил тоже сконцентрироваться на одной модели. Когда Джиллиан явилась к нему в мастерскую, он счел, что модель найдена.
Отныне Хуберта не оставляла мысль о том, что он должен ее писать. Без всякого интереса заканчивал он последние свои работы в жанре ню, а сам только и думал, как отобразить на холсте то, что он увидел в лице Джиллиан. Она дала о себе знать лишь спустя две недели. На сердитый тон письма Хуберт и внимания не обратил, поскольку не сомневался, что она настроена столь же решительно, сколь и он сам. Однако работа с самого начала не заладилась. Очевидно, Джиллиан ожидала, что он напишет ее портрет, который дома можно повесить на стену, но Хуберта один-единственный портрет не интересовал. Ему мерещилось, что само ее присутствие сформирует целый цикл. Он был уже близок к тому, чтобы отказаться от замысла, как вдруг она предложила позировать обнаженной. И не столько нагота его воодушевила, сколько надежда, что Джиллиан тем самым подрастеряет самоуверенность. Однако лучше не стало. Джиллиан не позировала, а принимала позы. Своим моделям он всегда давал свободу, разрешал найти такое положение, какое им по душе. Джиллиан он заставлял лежать и сидеть так, как ей совершенно не свойственно, что и стало последней его попыткой вселить в нее неуверенность. А когда и это не помогло, он сдался.
Вскоре после того родился Лукас. Однажды Хуберт отправился с сыном к врачу и, взявшись в приемной листать какой-то иллюстрированный журнал, наткнулся на сообщение о произошедшем с Джиллиан несчастном случае. После чего он неоднократно начинал писать ей мейл, но никак не мог найти нужных слов и в конце концов оставил бесполезные попытки. Через несколько недель он впервые зашел в свою мастерскую и снял со стены сделанные тогда наброски.
* * *
Перед отъездом в горы Хуберт достал походное снаряжение, которым не пользовался вот уже двадцать лет, купил туристические ботинки и непромокаемую куртку. Выехать собирался в понедельник. Последние выходные дни у него провел Лукас. Сходили в зоопарк, на ужин Хуберт испек блины, любимое блюдо сына. В воскресенье он доставил мальчика домой раньше обычного. Астрид предложила выпить кофе. Пока она наливала воду, Хуберт пробежал глазами листочки, прикрепленные к холодильнику: карточку гинеколога с отмеченной датой приема, список необходимых покупок, школьное расписание Лукаса и рекламу вечера танго. «Научись танцевать тишину» – призывал флаер.
– Ты опять этим увлеклась? – поинтересовался Хуберт.
Астрид как раз заполняла молотым кофе фильтр машины.
– Я уговорила Рольфа.
– Ну и как, позволяешь ему вести в танце?
– Если человек знает, куда и как вести, отчего же не позволить?
Астрид налила кофе, подала ему чашку. Он пошел вслед за нею в гостиную, где Лукас собирал конструктор LEGO. Хотел поиграть вместе с отцом, но Астрид вышла в сад со словами, что им надо поговорить. Хуберт последовал за ней, пересек маленькую лужайку и сел под кленовым деревом на скамью из неструганых досок, которую сам сколотил много лет назад.
– Так и стоит у тебя эта скамейка, – заметил он.
– Тут вообще довольно много твоих вещей, – подхватила Астрид. – Вот что я и хочу обсудить. Хорошо бы тебе все это вывезти.
– А зачем мне скамейка? – удивился Хуберт. – У меня же нет сада.
– Речь не про скамейку, а про старое военное снаряжение, книги, пластинки, детские игрушки, телескоп. Чердак забит твоими вещами.
– Но у меня в квартире места мало, да и вообще, к чему такая срочность?
– Что значит – срочность? Скоро год, как ты здесь не проживаешь. – Астрид, сделав глоток кофе, встала. И уже на ходу пояснила: – Я предложила Рольфу переехать ко мне.
Хуберт нагнал ее возле гаража, она открыла ворота. Оказалось, все его вещи уже собраны и сложены.
– Можешь забрать, когда вернешься.
Хуберт поехал домой доделывать последние дела перед отъездом. Всю дорогу думал, что же ему все-таки представить на выставку. Поздно вечером отправился в мастерскую, надеясь, что старые работы наведут его хоть на какую-то мысль, но впечатление оказалось удручающим. Кстати, Астрид недавно попросила его вернуть фотографии, сделанные когда-то на юге Франции. Хуберт перелистал все снимки, а потом вместе с другими работами уложил на полку. Он не собирался отдавать их Астрид.
* * *
На следующее утро он тронулся в путь. Небо затянуто облаками, моросит дождь. Хуберт съехал с автострады на узкую дорогу, которая вела вверх с небольшим наклоном. Дождь чуть ли не на глазах превращался в снег, а снег все гуще валил крупными мокрыми хлопьями. Вообще-то Хуберт собирался держать путь на перевал, но, не доезжая развилки, передумал, решил добираться вместе с машиной по железной дороге. Только он подъехал к платформе, как поезд тронулся. Он вылез из машины, чтобы размяться. Ледяной воздух, пахнет снегом, пахнет коровьим навозом. Невольно ему подумалось, сколь безнадежна была бы попытка перенести на картину этот вид – и запоздалый снег, и влажный холодный воздух, и отроги гор, которые то виднеются, то скрываются в пелене снежных хлопьев, и брутальность бетонной платформы у въезда в туннель.
Пока ехали через туннель, Хуберт не включал освещения в салоне. Скоро полдень, по радио передают прогноз погоды. Вот поезд выбрался из туннеля, а тут снег виднеется лишь на самых верхних склонах, вся долина в зелени.
О центре культуры и искусств Хуберт сохранил весьма смутное воспоминание. Массивное двухэтажное строение посреди довольно узкого ущелья, прорезанного рекой Инн в горной долине. Изначально этот центр был частью курортного комплекса, расположенного рядом. Перед отелем, принадлежащим к известной клубной сети, гостей приветствует огромный щит: «Отдых – это время, отданное чувствам». Выходя из машины, Хуберт увидел, как в парке за высокими деревьями с воплями носятся наряженные в костюмы ребятишки под предводительством взрослой женщины, тоже переодетой. На подстриженном газоне несколько шезлонгов, все пустуют.
