Незадолго до четырех часов Хуберт вернулся в центр культуры и сразу увидел у входа крепкого высокого парня, в руках фотокамера с огромным объективом.
Парень, протянув руку, сообщил, что он из местной газеты. Пришел чуть пораньше, но, может, начать со съемки? Щелкая камерой, он задавал вопросы, из которых Хуберт сделал вывод, что парень понятия не имеет, кто он такой и зачем сюда явился. Ответы его совершенно не интересовали, вероятно, ему важна была только мимика лица.
– Коллега вот-вот придет, – подытожил он, сделав добрых два десятка снимков.
Хуберт сел на одну из длинных лавок в галерее, фотограф – напротив. Сидели молча, ждали. Спустя примерно четверть часа на стоянку заехал крошечный автомобильчик, из него вышла молодая темноволосая женщина.
Уже по дороге к галерее она успела извиниться за опоздание.
– Тамара, – представилась она, протягивая Хуберту руку. Потом обняла фотографа. Хуберту даже показалось, что поцеловала в губы. Фотограф распрощался, а Тамара достала маленький диктофон, положила на стол и подмигнула Хуберту: – Ну, чем нас порадуете? Вы по-прежнему рисуете обнаженных женщин?
Хуберт медлил с ответом.
Тогда Тамара заговорила сама. Дескать, со слов Арно она знает, что Хуберт собирается подготовить выставку на месте, но только пусть не вздумает заняться поисками моделей тут, в деревне! Тут все друг друга знают, и кто это станет для него раздеваться? В голосе Тамары так и слышалась враждебная нотка, и Хуберт на миг представил себе ее голышом с этим самым выражением лица. Сказал, что пока не знает точно, какова будет выставка. Тамара же не преминула заметить, что времени у него не так-то много.
– Да, я в курсе дела, – раздраженно ответил Хуберт, но тут же продолжил, вспомнив про задание Тамары, – надеюсь, сами эти места станут для меня источником вдохновения.
Ведь единственным импульсом для его работы является стремление, даже страстная жажда реальности, присутствия, а также интимности в противовес публичности. В широком смысле речь идет о трансцендентном. У Тамары на лице было написано, что она не воспринимает его слова всерьез.
– Но все же: надо ли предостеречь от вас женщин в округе?
Хуберт покачал головой:
– Я уже много лет не работаю в жанре ню.
Тамара задала еще несколько стандартных вопросов про обстоятельства его жизни, да про работу в художественной школе, да про планы на будущее, после чего встала, и Хуберт за ней.
– Увидимся! Самое позднее – на вернисаже, – попрощалась она, вручив ему визитную карточку и садясь в машину.
* * *
Вход в здание культурного центра находился на северной стороне, там уже легла тень. Похолодало. Хуберт зашел за курткой, а потом на машине поехал осматривать деревню. Как ни странно, центральная ее часть сохранила первозданный вид: ряды солидных особняков, искусно декорированных росписью, в том числе изречениями на ретороманском языке, на одном доме – солнечные часы. Очевидно, эти места прежде населяли зажиточные люди, вот и теперь уродливых отелей-коробок, типичных для туристских центров, почти не видно.
Прогулявшись по деревне, Хуберт сел посреди большой площади на скамейку и стал наблюдать за прохожими. Думал о выставке, конечно. Деревня изумительная, ландшафт восхитительный, даже погода – и та прекрасная. Он и сам вырос в деревне, но что тут скажешь? Сам должен был догадаться, что здесь он придумает не больше, чем дома, в городе.
Тени становились все длиннее, вот они уже достигли скамейки, где сидел Хуберт, и ему стало холодно. Он зашел в ресторанчик рядом, заказал чаю и проверил почту. Мейлы от Астрид, от Нины и еще от двух студенток. Из художественной школы – приглашение на заседание и протокол предыдущего заседания. Галерист с вопросом: как идут дела в горах? Рад будет попасть на вернисаж, пусть Хуберт забронирует ему номер в гостинице.
На все вопросы в письмах Хуберт отвечал уклончиво. Закончил, когда уже пробило семь, и заказал ужин. Посетителей в ресторанчике почти не было, только за круглым столиком сидели с пивом несколько мужчин, во весь голос обсуждая новости местной политики. Незадолго до девяти вечера Хуберт вышел из ресторана. Вообще-то он выпил лишнего, а ведь ехать придется на машине.
Отель сверкал огнями. Паркуя машину, Хуберт слышал голоса и смех в парке, и музыку тоже. В центре культуры и искусств – ни огонька, дверь заперта, здание смотрится неприветливо. Водя рукой по стенам, Хуберт все-таки нащупал выключатель. В кухне он нашел полбутылки граппы. Взял с собой в комнату, установил диапроектор и стал просматривать фотографии женщин, сделанные им когда-то. Работать с этими слайдами Хуберт не собирался, а с собой их прихватил не иначе как потому, что они являлись частью его последнего достойного проекта. Прямо на стене своей комнаты он просматривал картинки. Давно их не видел, и в воспоминаниях они были гораздо интереснее. Теперь же он лишь удивлялся той дерзости, с какой тогда действовал, – видимо, совершенно уверенный в себе и своей творческой задаче. Еще поразительнее то, что его убежденность, его воодушевление передавались другим и он находил-таки женщин, готовых соответствовать. На одном из снимков – маленькая темноволосая женщина, она почтальон, Хуберт перехватил ее в конце смены. Зажала между коленями бутылку шампанского, возится с пробкой. На следующем снимке она тянется к высокой полке за бокалами, на третьем – наполняет бокал и смеется, потому что пена полилась через край. Потом два размытых снимка, где она идет по коридору, и один – где она откидывает край одеяла на своей кровати. Хуберт в тот единственный раз переспал со своей моделью. А фотографии так никогда и не использовал.
В другой коробочке хранились снимки женщины лет шестидесяти – она вяжет на спицах, в третьей – совсем молодой женщины, она кормит грудью, младенец тоже голышом. Эта, встав в позу, после сеанса потребовала прислать ей напечатанные фотографии, но Хуберт так никогда этого и не сделал. Ее снимки тоже оказались непригодны. Сейчас он пересмотрел весь свой архив, фотографии четырех с лишним десятков женщин. Большинство из них он в общем сумел вспомнить, хотя в нескольких последних диамагазинах попадались слайды, вроде бы никогда им не виденные. Одну серию он отснял при слабом освещении, снимки получились чуть размытые, к тому же лицо целиком не видно ни разу, женщина то и дело прикрывалась распущенными волосами, а сама так и старалась отвернуться от камеры. Хуберт не сумел разглядеть, чем она занимается: склонилась над столом, что-то рассматривает или раскладывает по порядку. И комната, где она находится, какая-то безликая – ни мебели, кроме стола, ни личных ее вещей. Но все снимки излучают покой, будто модель действительно одна в помещении.
* * *
На следующее утро, когда он варил себе кофе, в кухню заявился Арно. Пора подумать про печать плакатов для выставки, может ли Хуберт уже сейчас предоставить иллюстративный материал?
– Нет, – сказал Хуберт.
– Может, наброски? Ну хоть что-нибудь? А название у тебя есть?
