Он заказал еще пива и вдруг заметил у другого конца барной стойки Джил и молодого человека с ужина за оживленной беседой. Арно сообщил, что ему пора, и удалился.
Хуберт, взяв свой бокал, направился к Джил. Именно в эту минуту Джил громко расхохоталась:
– Ох, представь, Армин подумал, что я всегда ношу такое нижнее белье!
– Он что, совсем прибабахнутый? Вряд ли, – буркнул Хуберт.
И оба они замолчали.
– Мне кажется, дело не в белье, а как раз в нижнем… – вновь вступил Хуберт.
– Погоди-ка минутку, – обратилась Джил к Армину и, взяв Хуберта под руку, повела его к выходу. – Прекрати, пожалуйста, распугивать наших гостей. По-моему, тебе пора домой.
– А у меня здесь нет дома! – брякнул Хуберт, осушив бокал до дна.
Джил, взяв пустой бокал из его рук, предложила ему переночевать у нее – если он хочет, конечно.
* * *
Когда Хуберт проснулся, Джил стояла у окна, раздергивая занавески. На улице ярко светило солнце. Она подошла, присела на краешек кровати:
– Выспался?
– Ты вообще когда вернулась домой? – вопросом на вопрос ответил Хуберт.
– Ну уж не настолько поздно, чтобы утром не подняться с постели! Хочешь со мной позавтракать – поторопись.
Джил ушла на работу, а Хуберт просмотрел почту в компьютере, ответил на важные мейлы. Вчера он прилично выпил, но все равно поехал на машине. А теперь отправился в культурный центр пешком – торопиться-то некуда.
Возле здания центра стоял старенький мини-вэн с немецкими номерами. Молодая женщина как раз заносила в дом большой деревянный ящик. Хуберт придержал ей дверь. И только после этого заметил голубой плакат, наклеенный поверх черного таким образом, что он казался окошком в темном помещении. Столбики, которые он вчера расставил в вестибюле, теперь были сдвинуты в угол, а на полу лежала груда алюминиевых рамок, завернутых в пузырчатую пленку. Молодая женщина скрылась в одной из комнат для гостей, потом вдруг появилась вновь. Подошла к Хуберту, протянула руку:
– Меня зовут Тея.
– Хуберт, – представился он.
– А, вот как. Ну, надеюсь, ты не в обиде, что у меня тут выставка.
Он пожал плечами, взял один из столбиков и уволок в свою комнату.
Остаток дня он посвятил тому, чтобы вытащить из красных подставок все нити, чтобы остался только каркас, напоминающий об их изначальной форме. Сидел, работал, как вдруг неподалеку зазвучала музыка, потом послышался взволнованный голос диктора. Хуберт спустился в вестибюль, где Тея распаковывала свои картины и прислоняла каждую по отдельности к стене. На полу, где-то посреди упаковок, стоял маленький транзистор, издававший эти дребезжащие звуки. Хуберт попросил ее выключить радио.
– Не вопрос, – согласилась Тея.
– Не могу работать при шуме, – раздраженно добавил Хуберт.
– Не вопрос, – повторила Тея. – Я просто не знала, что ты еще здесь.
Ближе к вечеру Хуберт вышел погулять. Двинулся по дороге к дому Джил. Услышал шум приближающегося сзади автомобиля. И только когда тот остановился рядом с ним, понял, что это Джил. Стекло опустилось, и она спросила, не к ней ли он направляется.
* * *
В доме было холодно. Джил не зажигала света. Синее небо, виднеющееся в окошке, напомнило Хуберту плакат для выставки Теи. Джил подсела к нему, закурила сигарету.
– Это что за комедия? – выпалил Хуберт.
– Ты про вчерашний спектакль? – спросила Джил. – Брось, это просто ради забавы, нельзя к такому относиться всерьез.
– Нет, я про все вместе, – сказал он. – Пригласили в центр культуры и искусств, а в последнюю минуту забрали помещение для выставки и назначили хозяйкой девчонку-художницу, у которой и диплома-то, поди, нет. А ты сама что делаешь в этом бездарном отеле? Ну не всерьез же ты там работаешь? Если так, это просто не ты.
– Пусть бы и так, но зато мне живется тут легко, – призналась Джил. – Гости хотят получать удовольствие, за что и платят, и если они получают удовольствие, то они благодарны и счастливы.
Сидя друг против друга, глядя друг на друга, они молчали. Наконец Джил нарушила тишину:
– Поначалу я смотрела тут на все иронически, со стороны, но со временем люди стали мне по-настоящему дороги. Ты даже не представляешь себе, какие гости приезжают к нам на каникулы.
Хуберт хотел было что-то сказать, но Джил оборвала его на полуслове:
– Знаешь, мне хотелось тебе все это продемонстрировать. Ведь ты тогда меня отчитал, ты сказал, что меня просто нет. – Она встала, поклонилась ему, как актриса на сцене, улыбнулась: – Ну и как? Нравится тебе то, что ты видишь?
* * *
Все оставшиеся до отъезда дни Хуберт работал не покладая рук. Он расставил столбики в своей комнате. На одном лежал брусок, то самое обструганное полено, а рядом щепки, на другом – подставки под тарелки с вытянутыми из них волокнами, а на полу – эти самые красные волокна. Над одним из столбиков он повесил раскрученный канат. Несколько листов бумаги он снова и снова заштриховывал карандашом, пока не возникла новая, монохромная поверхность, отливающая черным, и в ней совсем не различались отдельные штрихи. Иногда карандаш прорывал тонкую бумагу или листок мялся в процессе работы, но Хуберту это было безразлично.
Тея целыми днями занималась обустройством выставочного зала под свои работы. Как ни выйдешь из комнаты, она тут, а в руках или рядом на полу фотография в рамочке. Вечером Хуберт уходил из культурного центра, отправлялся на машине в деревню, ужинал в ресторане. Потом просматривал почту. Астрид писала, что собирается приехать на вернисаж с Лукасом и Рольфом, просила снять ей номер в хорошем отеле. Нина тоже известила его о намерении прибыть на открытие выставки, прихватив с собой еще двух однокурсниц. Хуберт стирал мейлы, не отвечая: необходимо сосредоточиться на работе.
Только по утрам он выходил в кухню, варил себе кофе. В отеле больше не показывался. То немногое, в чем он нуждался, покупал в деревенском магазинчике. В какие-то дни питался только солеными орешками, так что во рту жгло, и пил кофе в невероятном количестве. Ночами спал плохо, видел сумбурные сны и утром просыпался весь в поту. Иногда у него возникала уверенность, что все окружающее связано с его медленной разрушительной работой: и игра света на полу помещения, и шум реки, доносящийся снаружи, и детские крики в парке отеля. Он разодрал старую рубашку, а потом с помощью иголки выдергивал ниточку за ниточкой из обрывка ткани, такой тонкой, что пришлось использовать объектив диапроектора в качестве увеличительного стекла. Поработав таким образом несколько часов, он сдвигал все в сторону, чтобы тотчас приступить к выполнению новой задачи. Вот так ему удавалось хоть на полдня забыть о времени.
* * *
Конечная воля состоит в подлинности нашего присутствия. Когда переживаемое мгновение принадлежит нам, а мы – ему.
