Как обычно увлекшись и забывшись, я в который раз играла одно из своих любимых произведений, когда мое уединение оказалось нарушено. Причем поняла я это по странному низкому звуку, внезапно вклинившемуся в мелодию. Не диссонансом, очень органично, как будто меня вдруг поддержала виолончель или даже контрабас. Вот только музыкантов поблизости не наблюдалось.
Вздрогнув от неожиданности и распахнув глаза, я встретилась с уже почти привычным стеклянным взглядом неестественно зеленых глаз тюремщика и поначалу даже отшатнулась, прижавшись спиной к стене. Однако никакой агрессии это существо не проявляло, только пристально наблюдало за мной, замерев напротив в точно такой же позе – на коленях, сев на пятки и расслабленно положив ладони на бедра. Вновь послышался тот самый звук, почти идеально повторивший несколько последних тактов, и меня осенило: его явно издал мой тюремщик!
Я медленно подняла скрипку и взяла пару нот, не сводя пристального взгляда с собеседника, и тот незамедлительно ответил, повторив те же ноты парой октав ниже. Еще несколько нот – тот же ответ, и я потихоньку успокоилась. Поведение было странным и неожиданным, но вызывало не страх, а интерес. Тут же проснулось любопытство: он осознанно повторяет эти звуки, действительно подпевает или ведет себя как пересмешник, попросту копируя по мере сил?
Я начала прерванную пьесу сначала. Пару тактов собеседник молчал, потом начал тихонько повторять нотный узор, а под конец я с искренним недоумением поняла, что он действительно подпевает. То есть не просто обезьянничает, а в полном смысле играет собственную партию. Звучало странно, но, если вдуматься, не так уж неестественно. Очень походило на то, как человек тихо мычит мелодию себе под нос. Некоторое время продолжался этот тихий дуэт, причем каменное выражение лица неожиданного партнера за это время ни разу не изменилось, а взгляд продолжал сверлить меня. Но это не раздражало, наверное, потому, что никак не получалось воспринимать собеседника живым.
Я так увлеклась этим странным развлечением, что совершенное между делом маленькое открытие меня даже не напугало, хотя могло. Оказалось, что существо все-таки моргает, только редко. Правда, делало оно это тонкой пленочкой третьего века. Такой же черной, как все остальное тело.
В общей сложности концерт продолжался около получаса и закончился так же неожиданно, как начался. По счастью, без каких-либо трагических потрясений. Просто чужак вдруг замолчал на середине такта и резко поднялся на ноги, после чего решительно вышел через тот же участок стены, через который выходил обычно. Проводив его озадаченным взглядом, я растерянно качнула головой в такт своим мыслям. После чего, опустив вниз глаза, обнаружила миску с едой рядом с тем местом, где тюремщик сидел. То есть он приходил по привычной надобности, но случайно услышал мою музыку и решил подпеть?
Я отложила скрипку и взяла в руки миску с уже заранее заботливо сформированным носиком. Рассеянно глядя прямо перед собой, пыталась вспомнить, слышал ли когда-нибудь «кормилец», как я играю, но так и не смогла дать на этот вопрос утвердительного ответа. Несколько раз он заставал меня со скрипкой, вот только я, кажется, либо именно в этот момент ничего не играла, либо осекалась тут же, как только он появлялся. А сейчас просто не заметила. Если только он не был тем самым, который на «Лебеде» вывел меня из двигательного отсека.
Интересно, чем подобное может грозить? Не является ли у них музыка, например, согласием быть принесенной в жертву? Или вызовом на своеобразную дуэль, которую я проиграла и теперь должна умереть?
Вариантов выплыла масса, но я решила принять за основу наиболее оптимистичный: что музыку они воспринимают просто как музыку, без лишних экивоков.
Окончательно развеять сомнения мог следующий визит тюремщика, но не развеял, а, напротив, только усилил беспокойство. Потому что еду мне в следующий раз принесли в тот момент, когда я спала. И в следующий – тоже.
Похоже, совместные музицирования все-таки привели к негативным последствиям. Не для меня – в моей жизни ничего не изменилось, скрипку у меня не отбирали и голодом не морили, – но, кажется, для моего излишне любопытного надзирателя.
Глава четвертая,
в которой я начинаю совершать открытия и пытаюсь наладить контакт
Я очень быстро окончательно потеряла счет времени. Оказалось, очень просто сделать это, лишившись каких-либо ориентиров. С равным успехом с момента моего заключения в эту живую клетку могла пройти и неделя, и месяц. Все время, что не музицировала и не мерила шагами комнату, периодически развлекая себя легкой разминкой, чтобы совсем не скиснуть, я спала, а во сне следить за временем тем более трудно.
На втором месте после удушающего одиночества и безделья стояла проблема чистоты волос. Это с телом благодаря одежде не возникало никаких проблем, а вот возможности нормально помыть голову не было: вода имелась в неограниченном количестве, вот только мыла мне никто не предложил. Приходилось довольствоваться простым, но весьма продолжительным полосканием «под краном». Проблему оно не решало, но, по крайней мере, я могла честно сказать, что сделала все возможное. Да и ощущение мокрой головы казалось гораздо приятней ощущения грязной головы.
Я уже вполне смирилась даже с тем, что тюремщики перестали баловать меня своим обществом, когда в очередной раз, проснувшись, в глубочайшем недоумении обнаружила, что в своей камере не одна.
Страха перед черными кляксами не осталось. Отупляющая пустота съела все сильные эмоции, хотелось надеяться – не навсегда. Так что, обнаружив одного из тюремщиков с моей скрипкой в руках, я не испугалась. Чего бояться? Если они хотели сделать какую-то гадость, у них имелась масса возможностей.
Но визит определенно озадачил, и я уселась на полу, настороженно разглядывая визитера.
Он точно так же сидел на коленях, как имела привычку сидеть я, вертел в руках скрипку и внимательно ее рассматривал, приблизив к лицу, будто хотел заглянуть внутрь или пытался заодно принюхаться. Очень осторожно держал одной рукой, явно опасаясь проломить хрупкий бок. Смычок лежал рядом, а свободная рука – на бедре.
Бросив на меня короткий взгляд, представитель чужой цивилизации спокойно вернулся к прерванному занятию. Рассудив, что у меня и так слишком мало развлечений, чтобы прерывать эту сцену, я поднялась с места и, потягиваясь, отправилась умываться, искоса наблюдая за странным поведением вернувшейся кляксы. Интересно, где он пропадал и почему решил вернуться? Сейчас я почему-то не сомневалась, что изучением инструмента занят именно тот тип, который мне подпевал.
Поплескав чуть теплой водой в лицо и тщательно прополоскав рот, я вернулась на прежнее место и уселась напротив тюремщика, ожидая дальнейшего развития событий. И дождалась, хотя заметила не сразу и поначалу просто не поверила своим глазам. Черная пленка, покрывавшая лежащую на бедре руку, вдруг пришла в движение. Она как будто плавилась, начиная с кончиков пальцев, и обнажала совершенно человеческую ладонь. Коротко обрезанные ногти, длинные сильные пальцы, выступающие вены – и темные, чуть выпуклые шрамы почти таких же, как на голове, узоров, в которые на моих глазах превратилась часть черной массы, впитавшейся под кожу.
