– Интересно, с чего это нам такая милость, как разрешение на свидание? – подозрительно поинтересовался Василич, озираясь. – Неделю сидели на задницах ровно, а тут вдруг оживились.
– Неделю?! – вытаращилась на него я. – Мне показалось, по меньшей мере месяц прошел!
– Неделя, чуть меньше, – подтвердил брат, постучав себя пальцем по лбу, на котором красовался не замеченный мной поначалу бик. – А это их Аленка как-то уболтать сумела, – поспешил заложить меня младший.
– Вот же настоящая женщина, – хмыкнул штурман. – Даже инопланетный мозг способна проклевать и добиться своего!
– Жень, если будешь всякие гадости говорить, мы тебя отселить попросим! – ворчливо одернула его тетя Ада, крепко обнимавшая нас с братом.
– Какие гадости?! – праведно возмутился Василич. – Я же любя, с искренним восторгом! Аленушка, расскажи нам, как ты умудрилась договориться с этими кляксами?
Я на всякий случай настороженно обернулась к тюремщику, который меня сюда привел, но он тоже когда-то успел уйти, предоставив нас самим себе. Только миска с едой обнаружилась рядом с тем местом, где он стоял. Похоже, ограничивать наши разговоры никто не собирался. Подобрав емкость – не пропадать же добру! – я приступила к подробному рассказу. Поделилась и собственными размышлениями о природе захватчиков, и всеми наблюдениями, и странностями, и даже постаралась по возможности точно пересказать все наши короткие беседы. Про свои слезы только умолчала: сейчас, когда весь дружный экипаж находился рядом, за ту истерику мне было немного стыдно. Напрашиваться на сочувствие не хотелось, а иного смысла в этой подробности я не видела.
– Подозрительные ребята – эти кляксы, – подвел итог моему рассказу Василич. – Если он когда-то знал наш язык, но умудрился его забыть, он явно имеет прямое отношение к людям. Или был когда-то человеком, или в какой-то мере остается им сейчас.
– Память недотерли? – предположил капитан.
– Не вяжется, – возразил штурман. – Если бы он один такой дефектный был, зечика бы лысого нас сейчас в кучу собрали. Устранили бы или его, или несоответствие памяти. Может, он, конечно, большая шишка или умудрился скрыть свои отклонения от товарищей, но… тоже сомнительно.
– Может, их эта черная дрянь поработила? Или они – взбунтовавшийся результат какого-то генетического эксперимента? – предположил Ванька.
– Хороший, однако, эксперимент! – Дядя с легкой улыбкой качнул головой. – Новые виды материи и способы перемещения и ничего до сих пор нигде не применяется? Вряд ли. Да и про рабство тоже сомнительная версия. Каким, интересно, образом?
– Ну, проросла в мозг и начала манипулировать. А из нас они вот такое же хотят сделать, потому и берегут! Профессора небось уже съели, не просто же так его к нам не привели. Или эти ребята на самом деле – биороботы, созданные на базе живых людей?!
– Кто-то смотрит слишком много фантастики, – поморщившись, укорил дядя.
– Борь, не скажи, – заступился за моего братца Василич. – Парень дело говорит. У тебя что, есть более разумные объяснения? Поделись!
– Нет, – признал капитан. – Но они должны быть, нам просто не хватает информации. Может, попробовать разговорить этого «меломана»?
– Попробовать-то можно, только как? – вздохнула я. – Он странный какой-то, заторможенный и весь в себе, – пожаловалась, покрутив пальцем у виска. – Я Ванькину теорию заговора не очень разделяю, но они правда похожи на роботов, просто высококачественных, склонных к творчеству и способных ценить прекрасное. А вот что с нами делать собираются, мне тоже совершенно непонятно. Он утверждал, что мы едем к ним домой; может, как роботы они не имеют права самостоятельно принять ответственное решение и везут нас к хозяевам, разбираться? Что ж у них за хозяева тогда? Может, потомки каких-нибудь древних колонистов?
– А вот эта версия мне нравится больше всего, – согласно кивнул дядя. – Иначе объяснить их сходство с людьми и знание языка не получается. Язык ведь за всю космическую эру – что первую, что вторую – изменился незначительно, можно сказать – не изменился вовсе. Есть, кстати, еще одна странность, мы не сказали: нас с Адой поселили в одной комнате, – сообщил он.
– Ты полагаешь, они заглянули в ваши личные файлы и увидели отметку о женитьбе? – ехидно поинтересовался Василич.
– Я ничего не полагаю, я говорю тебе то, что есть. Нас с Адой поселили вместе, как будто действительно знали, что мы муж и жена. При этом, обрати внимание, Алену с Ваней, хоть они и кровные родственники, расселили. Может, кстати, поэтому и расселили, что они явно не могут быть парой. И при этом тебя, Жень, тоже не поселили с Аленкой. То есть они предположительно имеют представление об институте брака, и общие моральные нормы у них близки к нашим. Ну или они действительно ознакомились с документами, – с иронией резюмировал капитан.
Некоторое время мы продолжили делиться впечатлениями. Ни к каким выводам, разумеется, не пришли, но хоть наговорились вдоволь: сидеть в одиночестве и тишине устали все. Да особенно и не пытались, сосредоточившись на простом и понятном. Василич (при поддержке брата) пожаловался на кормежку и посокрушался об отсутствии мяса, я поплакалась о невозможности нормально вымыть голову, тетя Ада поворчала обо всем сразу – и о ненормальном рационе, и об отсутствии распорядка, и об антисанитарии. И всем стало легче. Как оказалось, сильнее всего тяготили не условия содержания, а невозможность поделиться с кем-то собственным возмущением и получить согласие и искреннее сочувствие от близкого человека.
Мы обнаружили, что ведущие в соседние комнаты арки не исчезают и не пытаются снова изолировать нас друг от друга. Но стоило кому-то выйти, проем затягивался мутной голографической завесой. То есть понятие личного пространства тюремщикам было знакомо. Поначалу все сошлись на том, чтобы остаться спать вместе, но постепенно к этой идее остыли и решили понадеяться на авось. Слишком привыкли все спать именно так, как нас расселили. Василич честно сообщил, что храпит, Ванька сопел и ворочался (он с раннего детства спит беспокойно), дядя тоже похрапывал, а лично я привыкла спать в тишине и не могла уснуть даже под малейшие шорохи. Поэтому разбрелись в итоге по своим камерам, оставив в одиночестве брата; так получилось, что именно его закуток оказался посередине и стал местом общего сбора.
Утро у меня началось знакомо, с чужого пристального взгляда. Хотя, наверное, не такого уже и чужого: к нашим тюремщикам в целом, и этому меломану в частности, я уже начала привыкать. И не удивилась, обнаружив его на том же месте в той же позе. Мужчина сидел и внимательно наблюдал за мной, терпеливо дожидаясь, пока я проснусь. Может, мне почудилось, но сейчас он действительно выражал всей своей позой именно ожидание. Исполненное терпения, человеческое, а не безразличную неподвижность выключенного механизма. Сложно было объяснить, в чем разница, но впечатление сложилось именно такое.
– Как тебя зовут? – первым делом поинтересовалась, твердо настроившись извлечь из наладившегося контакта максимум пользы. – Я – Аля, а ты? – переспросила, потому что тюремщик продолжал молча на меня таращиться. – Как твое имя?
