То же дед, его сосед под нарами, поев, дал ему свою миску, в которую положили на двоих, а после указал Егору на грязную посуду на столе.
– Давай паря принимай у меня эстафету.
Через небольшое время, Егора вместе с вещами, а у него теперь была своя железная миска и ложка, перевели в другое помещение.
«В палату к выздоравливающим…» – решил арестант, и обрадовался скорой выписке.
В новой хате Егору обрадовались, так как недавно из нее перевели шныря, который занимался ее уборкой. Камера так же оказалась переполненной, и ему ни чего не оставалась как устраиваться на ночлег под нарами. Были правда среди сокамерников такие, которые спали попеременно по восемь часов, но не хотели спать все ночь на полу. Егор их не понимал, и ему было их жалко.
«Наверно у них слабое здоровье и им нельзя лежать на холодном» – переживал он соседям, особенно когда кому-то из них доставалась утренняя смена сна.
В отличие от карантийки, здесь передавали продуктовые передачи, и Егора как общественного уборщика хаты, то же угощали. Особенно хорошо, по доброму, к нему отнесся мужчина с светло-русыми волосами, примерно одних с ним лет. У него были красивые очки, и он пользовался уважением других сокамерников. Правда Егор не понимал почему все зовут его Сорос. Он такого имени раньше ни когда не слышал, но потом ему объяснили, что здесь всем дают новые имена – «погоняло», и тут же окрестили его Веником. Вначале было смешно, но потом он привык.
«Все же Веник это лучше чем к примеру у того с переломанным носом – «Груша». Веник он хоть мужского рода» – решил про себя Егор, и знакомившись с вновь «заехавшими», не без гордости называл свое камерное прозвище.
Сорос в течении двух дней угощал его крепким чаем, и все расспрашивал про его жизнь. Егору нравились эти беседы в промежутках между мойкой посуды и полов. И мужчина то же ему нравился. Он чем-то даже напоминал Егору самого себя, только вот чем Егор ни как не мог понять. Через два дня Сорос, так увлекся этими разговорами, что даже освободил Веника от его внутрикамерных обязанностей, перепоручив посуду и тряпку его соседу под нарами – рыхлому молодому парню с прыщавой спиной. Правда тот отреагировал на карьерный взлет своего соседа упавшим настроением, но Егор не отнес это на свой счет, а просто подумал, что этот парнишка видимо большой лентяй. Особенно подробно Сорос расспрашивал Егора об обстоятельствах его ареста, повторяя одни и те же вопросы по несколько раз, словно не понимал его ответов. Его каждый день выдергивали из камеры на свидание с адвокатом, и каждый раз он после возвращения с удвоенной энергией начинал новые расспросы, уточняя его адрес, имя отчество мамы, наличие родственников. Однажды вернувшись от адвоката, он радостно хлопнул собеседника по плечу.
– Нашли твою мать Веник. С ней все хорошо. Вот тебе от нее «малявка» – он протянул скрученный тонкой трубочкой, листочек бумаги.
Мать писала, что все нормально. Скоро его освободят (так ей сказал адвокат), и строго на строго наказывала не дружить в камере с уголовниками.
«О ком это она?» – не понял сын ее запрета, оглядев своих соседей по камере.
Спросить друга Сороса он постеснялся по скольку понял, что здесь не очень любят тех кто попадает впросак.
– Завтра Веник тебя вызовут к адвокату, но вместо тебя пойду я – неожиданно прервал его размышления, покровительствующий друг.
– А разве так можно? Нас же накажут? – Егор уже прочувствовал режимные «прелести» изолятора, но волновался больше за Сороса чем за себя.
– Ты не сможешь правильно все объяснить по своему делу, а это просто необходимо для твоего освобождения. Понял, кореш? – Сорос сказал так, что Веник сразу не понял, но не желая показаться своему новому другу бестолочью, кивнул головой.
– Снимай одежду будем меняться – еще больше удивил его его друг.
Все еще не веря, что это правда, он снял свою грязную рубашку и серые брюки, переодевшись под удивленные взгляды сокамерников в шелковую сорочку и двубортный костюм Сороса.
– Сорос, может ты за него и посуду помоешь? – раздался смех кого-то из авторитетов.
– Фильтруй базар – резко обернулся в его сторону Сорос, и смешок прекратился.
Утром, сбрившего усы Сороса, без очков и в одежде Егора, выдернули из хаты на свиданку. Егору было скучно без друга, но его отвлекало произошедшая перемена в себе и в окружении. Сокамерники, к Егору в одежде друга, стали относится как и к Соросу – с уважением. Смотрящий по камере разрешил ему сидеть на кровати хозяина дорогой одежды. Егор нацепил на нос оставленные ему очки, и посмотрелся в маленькое зеркало для бритья. В глазах рябило, но он все ровно остался доволен своим представительным видом.
«Жалко, что меня мама и жена не видит» – подумалось ему о двух самых дорогих ему людях.
После обеда пришел «Сорос – Веник», и сразу же присек попытку Егора вернуть ему одежду.
– Носи брат, дарю – огорошил он его своей щедростью.
– В общем так, все идет по плану. Адвокат подал в суд заявление на то, что бы тебе по твоему состоянию здоровья изменили меру пресечения, и освободили из под стражи. На днях тебя повезут в суд, и поэтому тебе нужно выглядеть очень представительно и аккуратно. Тебе осталось подстричься, и тогда твой вид будет дополнительным аргументом за твое освобождение.
По его распоряжению появился штатный камерный парикмахер с расческой и одноразовым бритвенным станком.
– Как стрич Сорос? – посмотрел он на друга Егора.
– Как и меня. Аккуратно.
Пока Егора приводили в порядок, он к своему удивлению почувствовал что не хочет покидать эту камеру и этих людей. Здесь у него было все чего не хватало дома. Много общения, мужская компания и самое главное – друг Сорос.
«Может еще не отпустят?» – стал успокаивать себя Егор, но потом вспомнил о матери и о Светлане – «Нет, женщины остались одни без меня. Надо выходить».
Найти и потерять
Сергей Иванович собрался ехать на работу, но в самых дверях его застал звонок по телефону. На определителе высветился начинающийся на «5» подмосковный номер.
«Вроде не так давно мне по нему уже звонили?» – Бодрякову он показался знакомым.
– Алле!
– ПЛихоТи быстЛее. Мне стЛашно – раздался в телефоне полузабытый шепот того самого ребенка, из-за которого и начались его поиски.
На Сергея Ивановича опять накатилась волна отчаяния и тревоги. Он, будучи уверенным, что нашел свое чадо, теперь не мог понять что происходит.
– Тебя как звать? Ты мальчик или девочка? – автоматически включился в разговор оперативник, все продолжая анализировать происходящее.
– Я муСина – раздался ответ ребенка, явно обиженного за этот «глупый» вопрос.
– Папа мне пОхо, сделай Сто нибудь – раздался очередной его шепот, пока Бодряков мучился над очередным вопросом.
