– Как ты не поймешь, что и Наим, и Мюстеджеп… ну и имя, язык сломаешь… Так вот, все они – свои люди, они давно знают Еву и сделают все, чтобы только обеспечить ей алиби…
– Но даже если так, все равно, она же не взяла меня с собой, чтобы сделать это… – Я не могла поверить в то, что говорил мне Миша. Он не знал Еву, не знал ни Наима, ни Мюстеджепа, все они казались ему выходцами из преступного мира, и он искренне переживал за меня, боялся, что я снова вернусь к ним, в их мир и стану такой же, как они. – Она не подставила меня, если ты это имеешь в виду…
– Все равно, ты не должна возвращаться к ней, – шумно вздохнул Миша и взъерошил влажные светлые волосы на своей голове. Рубашка его, пропитанная потом, прилипла к телу, он сильно нервничал. – А ведь ты хочешь этого, особенно теперь, когда освободилась от своих кошмаров, когда тебя здесь ничто не держит, даже я…
Хорошо еще, что я не успела рассказать ему о своем романе с красивым турком, Мюстеджепом, которого я бросила, где-то глубоко внутри понимая, что все равно вернусь к нему, что только с ним я буду спокойна и счастлива. Он был единственным человеком, с которым мне было хорошо, который словно всю жизнь ждал меня, чтобы жить со мной, любить меня. И еще: я откуда-то знала, просто была уверена, что он готов простить мне все, даже мой внезапный отъезд, и мне не придется объяснять ему свой отвратительный по отношению к нему поступок… Он скажет мне так: если ты уехала, значит, тебе так надо было. Но ты вернулась ко мне, и это главное.
С Мишей все было куда сложнее, тяжелее, муторнее. Мне даже казалось, что Миша не любит меня, но все равно испытывает ко мне чувство собственника.
Мы расстались с ним холодно. Как люди, сгоряча раскрывшиеся друг другу и теперь неожиданно осознавшие невозможность оставаться даже друзьями. Он узнал обо мне то, что не должен был узнать, как мужчина, я же увидела в нем не способного к прощению собственника, но никак не потерявшего от любви голову парня.
Не в силах оставаться больше одна и не зная, куда мне податься, поскольку в общежитие я ехать не хотела, а в интернате мне тем более нечего было делать, я решила навестить маму Машу.
Глава 41
Был конец марта, а за окнами маленькой квартирки, что снимала Валентина, сыпал снег. Она сидела за столом при включенной лампе и читала очередное письмо Мюстеджепа, которое ей принесла мама Маша. В комнате до сих пор пахло ее ландышевыми духами и пирожками с капустой, которые она привезла своей подопечной. В оранжевом круге света лежал лист бумаги, на котором было всего-то несколько строк, написанных латинскими буквами. «Askim, moya lubov skuchayu po tebe, dumayu o tebe… Eva zdorova, poehala otdihat v Rim, Naim I Ayten peredayut tebe privet…»
Еще летом, когда Еву выпустили из камеры предварительного заключения, поскольку выяснили, что Александра Локотко и Маргариту Субботину застрелил человек по имени Фикри, который действовал по заказу мужа Субботиной, и она приехала в Саратов к маме Маше, чтобы разыскать Валентину, она привезла для дочери первое письмо Мюстеджепа. По словам мамы Маши, Валентина жила в Саратове, но адреса своего ей не сообщила, и, когда Вале нужно было встретиться с ней, она звонила ей сама. Маша говорила чистую правду, но Ева ей все равно не верила. Она умоляла Машу дать ей адрес и телефон дочери, ругалась с ней, обвиняя ее во всех смертных грехах, рыдала у нее на груди, рассказывая о том, как нелепо закончилась их стамбульская эпопея и как она виновата перед Валентиной, но Маша, и без того догадывающаяся о том, что между Евой и Валентиной в Стамбуле пробежала черная кошка, лишь разводила руками и клялась ей, что не знает адреса. Ева ненадолго оставила Машу в покое и вернулась к ней через месяц все с тем же – помочь ей разыскать Валентину. Все оказалось бесполезным. Ни адреса, ни телефона Маша не знала. На вопросы Евы о том, что с дочерью, где и как она живет, на какие средства существует, Маша рассказала ей, что после возвращения из Стамбула Валя поступила на курсы парикмахеров, закончила их и устроилась работать в парикмахерскую. Сняла квартиру на окраине города, живет очень уединенно, ни с кем не встречается и, по ее, Валиным, словам, никого не хочет видеть. Она поссорилась даже со своим интернатовским дружком, Мишей, и что вообще с ней что-то не в порядке… Ева оставила Маше деньги для Валентины, письма от себя и Мюстеджепа и попросила подругу в случае, если той станет известно, где Валя живет, позвонить ей в Стамбул.
И лишь в декабре, перед самым Новым годом, Валентина позвонила Маше и попросила приехать, продиктовала и номер своего телефона, и адрес. Маша, сгорая от любопытства, примчалась, нагруженная сумками с продуктами, прихватив с собой деньги и письма, и была просто убита наповал, когда увидела на пороге дешевой однокомнатной квартиры округлившуюся, беременную, уже на сносях, Валентину.
История повторялась – сначала Маша ухаживала со своей матерью за беременной Евой, теперь Маше предстояло – и она уже внутренне была готова к этому – приглядывать за Валей.
– И ты молчала все это время? Ведь ты же приезжала ко мне, почему ничего не сказала? – набросилась Маша на Валентину. – А я-то, глупая, ничего и не замечала! Думаю, приехала девчонка просто так, поболтать о том о сем, чайку попить, рассказать о своих парикмахерских делах, а она, оказывается, была беременная и скрывала до тех пор, пока живот не вырос…
– Вот, – показала глазами Валя на большой живот, обтянутый джинсовым сарафаном, – теперь вырос, и мне страшно. Я живу одна и боюсь, что роды начнутся, а я не смогу даже доползти до телефона… Сны страшные снятся…
– Переезжай ко мне, – предложила Маша сразу, с маху, с лету, рассчитывая на то, что, живя с ней, Валентина расскажет о своей стамбульской жизни и о том, как согрешила с тем турком, что пишет ей теперь письма. Уж не отбила ли она этого Мюстеджепа у собственной матери? Маша просто умирала от любопытства.
– Не сейчас. Мне рожать через три месяца, а я перееду, если вы не против, через месяц. И еще, умоляю, не говорите ничего Еве. Я сама ей все напишу. Расскажу обо всем, но только после того, как рожу.
– Она извелась вся, постоянно звонит мне, спрашивает, где ты, и она бы нашла тебя, поверь, но знает же, что ты не готова встретиться с ней… Может, ты все же простишь ее? Она рассказала мне жуткую историю с убийством этого мерзавца, пусть бог меня простит, но так ему и надо было… И ты могла подумать, что это она убила их? Нет, Ева не такая, что бы ты о ней ни думала.
– А я и не думала. Просто не хотела, чтобы она оставалась в моей жизни. Вы все обманывали меня, морочили мне голову, а я живой человек… И если она хотела мне доказать, что может мне быть интересна и полезна просто как человек, то и я, в свою очередь, хочу ей доказать, что смогу прекрасно обойтись без нее, что и я чего-то стою в этой жизни и смогу сама себя содержать, что мне не нужны ее деньги… Она принципиальная, и я тоже. Родные же…
Маша прошла в квартиру и поразилась той бедности, в которой жила Валентина. Хотя так жили практически все интернатовские девчонки, которых она знала. Но, помимо бедности, они все, как одна, сталкивались и с такими проблемами, как неумение готовить, стирать, ведь в интернате они ели в столовой и никогда не стирали постельное белье…
