– Идем!
Схватив брата за руку, я потащила его по крутой каменной лестнице, не обращая внимания на его испуганный предостерегающий вопль. Через зал мы выбежали в передний двор, где размещались стражники, и поспешили к массивным главным воротам. Еще немного, и появился курьер, о чьем приезде я молилась, – изможденный, покрытый пылью, под которой семейные цвета нашей ливреи были едва различимы. Он спешился, опустился передо мной на колено и вытащил из сумки пакет в непромокаемой ткани.
– Моя госпожа, – сказал он голосом, хриплым от дорожной пыли, – послание от его святейшества.
– Мы из-за тебя чуть не сломали шею на этой лестнице! – прорычал Джоффре. – И ради чего? Ради новых бумаг от папочки!
Я разочарованно взяла пакет, радуясь темноте, опустившейся на двор, хотя слуги и спешили поднести факелы к тому месту, где я стояла. Я не хотела, чтобы посланец отца видел мое уныние.
Потом он откинул капюшон. Я вздрогнула, узнав это волевое лицо, длинный заостренный нос и недовольный росчерк бровей над глубоко посаженными испанскими глазами. Это был Хуан Сервиллон, капитан папской гвардии, человек, которого настолько высоко ценил мой отец, что удостоил его чести держать церемониальный меч надо мной и Альфонсо во время нашей свадьбы.
– Капитан Сервиллон! – удивленно воскликнула я. – Какие должны были быть основания у его святейшества, чтобы послать вас из Рима в такой поздний час, когда для этого хватило бы обычного курьера?
– Я не из Рима. – На его грязном лице засветилась улыбка. – Я из самого Неаполя, моя госпожа, где провел некоторое время, навещая мою семью.
– Из Неаполя? – Я прижала пакет к груди. – Вы… вы видели моего мужа?
– Да, я видел его. Его святейшество отправил меня для переговоров об условиях возвращения его высочества в Рим. В пакете, который вы держите, его письма к вам.
* * *
Я ждала во дворе, облаченная в самое роскошное платье – цвета изумрудной зелени, символизирующего постоянство. Драгоценные камни были вплетены в мои волосы: я решила распустить их, хотя и была замужней женщиной на шестом месяце беременности, и теперь они ниспадали золотым покровом ниже талии. Мои предвечерние прогулки по стене без шапочки отполировали их до блеска.
Наконец на дороге раздался стук копыт. Приподнявшись со стула над навесом, я жестом приказала Николе уйти вместе с ее полотняным зонтом, который она держала, чтобы защитить мою кожу. Стоило мне выйти из-под укрытия, как сентябрьское солнце обожгло меня огнем. Приближающаяся группа теперь стала виднее: несколько фигур в расшнурованных дублетах, с рукавами, закатанными по локоть. Это могла быть компания здешних купцов или наемников, но никак не эскорт принца.
Мое сердце забилось чаще.
У ворот группа остановилась. Я услышала непристойный смех, улюлюканье, какое раздается в тавернах. Потом он спешился, передал поводья коня кому-то из сопровождающих и направился ко мне. Его сильные мускулистые ноги двигались с невероятной резвостью. И вдруг он оказался передо мной. От него исходил тот самый терпкий запах, которого мне так не хватало, и я подняла руку к его губам:
– Ты сбрил бороду.
Меня переполняла радость от встречи с ним, но я не собиралась этого признавать.
– Да, мне сказали, что моей жене не нравится борода. – Лицо Альфонсо загорело от постоянных поездок верхом, что подчеркивало янтарный цвет его глаз.
Мне хотелось прикоснуться к его щеке – я заранее знала, что на ощупь она будет такой же гладкой, как на вид. Но вместо этого я сурово сказала:
– Ваша жена предпочла бы вашу бороду вашему отсутствию.
Он тихо вздохнул:
– Что касается этого…
– Тебе нет нужды извиняться передо мной. – Я предотвратила неудобные объяснения. – Я прочла твои письма. Все.
– Все?
– Да. Похоже, твои предыдущие до меня не дошли. – Я язвительно усмехнулась. – Мне следовало бы знать. Но капитан Сервиллон любезно привез не только твое письмо из Неаполя. Он еще по пути сюда побывал в Риме и захватил прежние. Моя Мурилла отдала их ему.
Он сжал зубы. Мы оба без слов понимали, что это мой отец приказал задерживать письма от Альфонсо.
– Я вернулся, потому что мне обещано возмещение, включая возврат всех моих владений и жены, а в качестве компенсации и город Непи, который будет записан на наше имя. Его святейшество заверил меня, что после рождения ребенка мы сможем жить, где захотим, и что Неаполь не будет захвачен французами, но… – Он подошел так близко, что между нами мог проскользнуть только ветерок. – Лукреция, я им не верю. Теперь уже не верю. Ты должна понять, что если мы… если наш брак… – Он запнулся. – Я этого не вынесу. Да поможет мне Господь, я больше и часа не вынесу без тебя.
– И я без тебя, – прошептала я, утонув в его объятиях.
И, очутившись наконец под защитой его рук, я поклялась себе, что с этого дня ничто и никогда больше нас не разлучит.
* * *
Конец лета мы провели в Сполето и уехали, лишь когда побурели листья на дубах и задули умбрийские ветры. В середине октября мы вместе с Джоффре вернулись в Рим и вступили в город, сопровождаемые пением труб и кривляньем уличных актеров, которые встретили нас у ворот и проводили до палаццо. Здесь нас ожидал папочка, облаченный в светское одеяние из черного испанского бархата. За то время, что я его не видела, он похудел и нездоровый румянец сошел с его лица. В его свите я приметила поразительно красивую молодую женщину в ярко-розовом атласе и выставленных напоказ драгоценностях. И едва сдержала улыбку: это была почти еще одна ла Фарнезе, что и объясняло улучшение внешнего вида отца.
Мы не провели дома и недели, как пришли новости. Людовик Французский, войдя в Италию, соединился с Чезаре, одержал сокрушительную победу над Ломбардией и завоевал Милан. Этот северный город, жемчужина владений Сфорца, распахнул ворота перед захватчиками. Смещенный с трона и лишенный союзников, Лодовико Моро вместе с кардиналом Асканио Сфорца бежал в Тироль и отдался на сомнительную милость монарха Габсбургской империи.
Милан теперь принадлежал французам, и мой брат проехал рядом с королем Людовиком сквозь ликующие толпы бывших подданных Лодовико Моро.
Альфонсо побледнел, прочтя доклад неаполитанских послов. Представители князьков из близлежащих владений поспешили засвидетельствовать почтение Людовику как своему новому господину.
– Проявив прискорбное отсутствие чести или дальновидности, – заметил Альфонсо, комкая доклады и швыряя их в огонь. – Неужели они не понимают, какие это будет иметь последствия? Что может остановить Чезаре, который, отведав яблочка, наверняка решит захватить и все дерево?
– Папочка обещал нам, что он не тронет Неаполь, – сказала я со своего стула, на котором сидела в неловкой позе, широко расставив ноги: мой живот за последний месяц увеличился в два раза.
Я чувствовала себя неуклюжей, тяжелой, как бревно, напитавшееся водой. Усталость почти постоянно одолевала меня, и все мои мысли были о предстоящих родах. Я хотела одного – чтобы воцарился мир, хотя и понимала: ничто не может повлиять на амбиции Чезаре.
