Он не остановился, не повернулся, когда я рухнула на пол.
Мои дамы подняли меня, посадили, безутешно рыдающую, на стул. Я сидела так, словно из сиденья торчали шипы, мне хотелось исцарапать лицо ногтями, истечь кровью.
Прошла, казалось, вечность, но вот я услышала отдаленный звон колоколов, извещающий, что час повечерия наступил. Мне пришло в голову, что нас в Ватикане ждет папочка. Я поднялась и едва слышным голосом сказала:
– Мое платье и драгоценности сюда.
Я стояла и мерзла, пока меня облачали в изумрудного цвета шелка – этот цвет папочка больше всего любил на мне, – прикрепляли усыпанные жемчугом рукава и корсаж, диадему на голову, серьги в уши. И только когда они принялись отстегивать распятие с моей шеи, чтобы заменить его роскошным ожерельем, я воспротивилась и направилась к зеркалу, чтобы посмотреть на свое отражение.
Бледное как смерть лицо в пятнах, усики жасмина все еще оставались в волосах после моего визита к матери.
– Моя госпожа, позвольте нанести вам на лицо пудру и румяна, – сказала Никола.
Я отмахнулась от нее:
– Пусть меня увидят такой, какая я есть. Пусть увидят их любимую Лукрецию.
Приподняв юбку, я успела лишь дойти до двери, когда раздался вопль.
Это во дворе выла Санча. Чувствуя, как сердце у меня заколотилось в горле, я бросилась вниз по лестнице и внизу увидела ее, всю в крови. С криком я подбежала к ней, зовя моих женщин на помощь, но тут она выдохнула:
– Альфонсо! Немедленно иди к нему.
Санча сказала, что его отнесли в покои в новой башне папочки. Когда они шли по площади Святого Петра, на него, его слугу Альбанезе и их оруженосца напали люди, выдававшие себя за паломников. Было уже темно, и их окружили. Они взялись за оружие, но нападавших, вероятно, было слишком много, потому что оруженосца убили. Альбанезе и мой муж были серьезно ранены. Альбанезе, которого оттеснили от Альфонсо, нашел убежище в соседнем доме, а мой муж, преследуемый убийцами, сумел добраться до Апостольского дворца. Они бы прикончили его там, на пороге папской резиденции, если бы не появилась папская гвардия, встревоженная шумом схватки.
– Но почему они оказались на улице? – спросила я у Санчи на бегу.
– Он хотел найти тебя. Пришел на обед, увидел, что ты не появилась. – Она снова начала плакать. – Он разговаривал с Чезаре. Всего разговора подслушать не удалось, знаю только, что Альфонсо был в ярости. Он угрожал твоему брату за то, что тот солгал ему. Потом Альфонсо ушел. Вероятно, направлялся в палаццо.
Крик рвался у меня из горла, но я только спросила:
– И Чезаре… пошел за ним?
– Нет, он вернулся в зал. – У Санчи перехватывало голос. – И его святейшество был там. И несколько кардиналов. Вскоре мы услышали крики за окнами. Его святейшество отправил туда гвардейцев, и они… они… – Она прижала руку ко рту. – Они затащили его внутрь. Ах, Лукреция, он был весь в крови. Он не выживет.
– Не говори так. – Я остановилась, схватила ее за руку. – Он молод, силен. Он не умрет. Не может умереть!
Я тащила ее по освещенному факелами коридору Сикстинской капеллы, повторяя про себя эти слова и почти не замечая придворных, которые перешептывались, стоя кучками.
Я чуть не падала с ног, когда мы добрались до новой башни, которую папочка еще даже не успел освятить из-за того несчастного случая. Протолкавшись сквозь толпу испуганных зевак у дверей, я принялась безумным взглядом искать Альфонсо.
Повсюду были люди, слуги Альфонсо показывали пальцами на группу головорезов, окружавших Чезаре, и кричали: «Assassini!»
[83], а мой брат только поглядывал на них с кривой ухмылкой. Среди кардиналов стоял мой отец, сжимая трость с золотым набалдашником. Белая сутана облегала его тело, по его изможденному лицу было ясно, что он еще не вполне оправился. Какой-то кардинал наклонился к нему, и папочка повернулся в ту сторону, где стояла я. Внезапно воцарилась тишина.
На сутане отца виднелись потеки крови. Я с усилием перевела взгляд чуть в сторону – на скамью, которую перенесли из соседнего зала.
– Он без сознания, – пробормотал папочка. – Получил несколько ран, но наш уважаемый доктор Торелла заверяет меня, что при надлежащем уходе поправится.
Я направилась к скамье, почти не слыша его беспомощного голоса и поначалу не понимая, что вижу перед собой. Доктор Торелла отошел в сторону, вытирая руки о заляпанную кровью тряпку, и я наконец разглядела распростертое на скамье неподвижное тело. Альфонсо казался ненастоящим – восковая фигура вроде тех, что чернь вывешивает на карнавале, совсем не похожая на моего мужа. Наш семейный доктор попытался отмыть его от крови, остановить кровотечение. На полу лежали вещи Альфонсо: дублет, помятая бархатная шляпа, перчатка, пояс с пустыми ножнами от меча и кинжала – все это было забрызгано все теми же страшными красными каплями.
Я упала на колени, взяла его безжизненную руку, ничего не слыша, не видя ничего, кроме моего мужа. Рука оказалась холодна, и меня охватила паника. Глаза у него были закрыты, а кожа так бледна, что я видела под ней вены. Тяжесть его ран трудно было недооценить: рваные уколы, уже обработанные целебным бальзамом доктора Тореллы, глубокая рана в плече, еще одна на голове и еще одна, чуть не до самой кости, на бедре; повязки уже пропитались свежей кровью. Я посмотрела на него. Вероятно, права Санча: ни один человек с такими ранами не может выжить. И вот, проникнувшись этой страшной мыслью, я вдруг увидела, что его грудь слабо вздымается и опускается.
Он был жив.
Я заплакала. Прижав губы к его руке, я зашептала:
– Любовь моя, я здесь. Я с тобой.
Влажные от крови юбки Санчи зашелестели по полу. Я почувствовала прикосновение ее руки к моему плечу и подняла голову: папочка и все, кто находился в комнате, замерли, кто-то сочувственно смотрел на меня, кто-то отводил взгляд. Я рассматривала повернутые в сторону лица в поисках Чезаре, зная, что, если он организовал покушение, я тут же пойму это по его глазам.
Словно чувствуя мое намерение, он стоял неподвижно в окружении своих бандитов. Я прошлась по ним взглядом, но не нашла среди них любимца Чезаре – Микелотто. И тогда снова перевела взгляд на Чезаре. Все прочие словно исчезли, остались только он и я, вдвоем, связанные этим мгновением, которое были обречены пережить с самого рождения.
Он ответил на мой взгляд, его глаза смотрели почти непроницаемо.
Почти, но не совсем.
– Оставьте нас, – услышала я собственный голос.
Раздался взволнованный ропот. Я услышала, как доктор Торелла что-то встревоженно говорит папочке, который, выслушав его, наклонился ко мне:
– Hija
[84], мы не можем оставить его одного. Ему нужен уход. При нем должен находиться опытный врач. У него начнется горячка. Его нужно отнести в более подходящее место.
