Но тогда почему папочка, который ни в чем не может мне отказать, не поверит моему рассказу о Джулии? Я хотела задать этот вопрос, но Чезаре уже развернул меня к дверям.
– Идем, – прошептал он, подталкивая меня рукой сзади. – Смелее!
В кабинете отца в очаге потрескивало пламя, издавая запах сосновой смолы, с балок свисали привезенные из Испании мавританские светильники из стекла и меди. Когда я вошла, в носу у меня защекотало от застарелого запаха духов и благовоний. Папочка с обнаженной головой сидел в кресле перед огнем, поставив ноги на мягкую скамеечку. Редкие седые волосы обрамляли его тонзуру. Одной рукой он придерживал накидку на плечах, а глаза его были устремлены на язычки пламени. Нашего появления он будто не заметил.
Раздался шелест шелков, возвещавший о приходе Джулии. Я напряглась, когда она прошла мимо меня и подала папочке чашку, потом заняла место на стуле рядом с ним, расправила свою небесно-голубую юбку. Когда она подняла взгляд, в ее зрачках заплясали язычки пламени.
– Родриго, Лукреция пришла.
Папа поднял голову:
– А, моя farfallina. Подойди ко мне.
Я поцеловала папочку в щеку. Чезаре исчез из виду. За закрытыми дверями babbo для меня переставал быть его святейшеством. Почувствовав мое прикосновение, он издал протяжный вздох. Вблизи я увидела маленькую кровавую ранку у него на лбу.
– Папочка, ты ранен!
– Ерунда. – Он поморщился. – Очередной приступ…
– Он потерял сознание на консистории. – Джулия поправила на нем накидку, словно он был инвалидом. – Во время разговора с кардиналами. К счастью, Перотто бросился на пол, чтобы смягчить его падение. Я все время ему говорю, что он слишком много работает. Бесполезно пенять тем, кто не в силах понять причин и следствий. С таким же успехом можно увешивать свинью жемчугом.
– Сфорцевскую свинью, если уж быть точным, – сказал отец, и Джулия улыбнулась мне. – И если уж мы вспомнили о Сфорца, то не хочешь ли ты поздороваться с мужем, Лукреция?
Я вздрогнула и повернулась. К моему удивлению, у буфета стоял Джованни. Я посмотрела на Чезаре. Он прислонился к дверям, скрестив руки на груди, словно в ожидании дальнейших событий. Я снова посмотрела на отца, не обращая внимания на мужа.
– Ну? – обратился папочка к Джованни. – Ты сообщишь жене о том, что сказал мне, после того как я чуть голову не сломал, пытаясь вразумить этих идиотов в курии?
– Увешивать свинью жемчугом, – пробормотала Джулия, а я посмотрела на Джованни.
– Скажи ей! – проревел папочка. – Скажи моей Лукреции, какая ты неблагодарная скотина!
– Я не неблагодарный…
Джованни отошел от буфета, но голос его дрожал, лишая возражение убедительности. Краем глаза я уловила презрительную улыбку Джулии. Ах, чего бы я только не сделала, чтобы стереть это выражение с ее лица, положить конец этим тайнам – сказать папочке то, что я знаю! Слова так и рвались с моих губ, но я проглотила их. Папочке нездоровится. Сейчас неподходящее время сообщать ему, что недостойная женщина, которую он чтил, предала его. И потом, хотя я до конца и не признавалась себе в этом, мне хотелось исполнить просьбу Чезаре. Это пошло бы на пользу семье. Наконец-то я могла доказать свою преданность делу Борджиа.
– Ваше святейшество знает: больше мне не к кому обратиться за помощью. – Джованни умоляюще протянул руки. – Все говорят, что вы ищете союза с Неаполем против моей семьи. Если так, то вы ставите меня в трудное положение, потому что я хочу быть верным как Милану, так и вашему святейшеству. Я только просил, чтобы вы прояснили свою позицию, чтобы я не действовал против моих обязательств.
Раздался стук, будто что-то упало на пол. Джованни умолк. Это Чезаре из другого конца комнаты швырнул ему кошель.
– Держи! Мы устали слышать о твоих так называемых обязательствах. Забирай свою плату и уезжай. В Пезаро или к дьяволу. Нам все равно.
– Ваше святейшество! – взвизгнул мой муж, слегка подтолкнув кошель носком ноги, словно прикидывая его вес.
Я сразу же поняла: Чезаре подначивает его, ищет способ унизить в надежде, что остатки достоинства проснутся в Джованни и он потребует отпустить нас обоих в его город.
– Сфорца, ты слышал, что сказал его высокопреосвященство кардинал Валенсии? – с отвращением хмыкнул отец. – Делай что хочешь. Никто здесь не станет тебя задерживать.
Джованни неожиданно расправил плечи:
– Мы заключили соглашение. Ни по церковному, ни по светскому праву вы не можете не допускать ко мне жену. Даже папа римский не может встать между теми, кого соединил Господь. Если я уезжаю в Пезаро, Лукреция едет со мной.
Папочка приподнялся с кресла, тыча пальцем в Джованни:
– Твоя семья плетет заговор против меня. Твой родственник Лодовико Моро хочет привести сюда французов, чтобы они скинули меня с папского престола. Моя дочь никуда не поедет, пока ты не докажешь нам свою преданность.
Джованни побледнел. Он повернулся ко мне и впервые со дня нашей свадьбы заглянул мне прямо в глаза:
– Они не имеют права. Мы муж и жена. Мы связаны священным обетом. Никто не может нас разделить. Скажи им.
Я бы ничего лучше и придумать не смогла. И хотя посмотреть на Чезаре не осмеливалась, но знала: он улыбается. Но меня смутила очевидная искренность слов Джованни. Казалось, он говорит то, что думает, несмотря на тот разврат, свидетелем которому я была. Моя решимость была поколеблена. Может быть, он ни в чем не виноват. Может быть, Хуан и Джулия вынудили его…
– Может, спросим, чего хочет Лукреция? – Чезаре словно почувствовал мою неуверенность.
– Ни в коем случае! – возразил папочка. – Лукреция еще ребенок. Она не может отвечать за свои поступки. Я не отпущу ее в Пезаро с этим неблагодарным.
– Папочка, позволь мне сказать! – подавив сомнения, обратилась я к отцу. Он поерзал в кресле, отведя взгляд. – Папочка, пожалуйста!
Он спрятал подбородок и проворчал:
– Ну ладно, говори.
– Это правда, что сказал мой муж? Мой долг жены состоит в том, чтобы сопровождать его?
Отец стиснул зубы, что послужило мне достаточным подтверждением. Я все еще могла отступить и позволить моему мужу уехать в Пезаро без меня. Но мысль о том, что я разочарую Чезаре, придала мне решимости, и я взяла руку отца в свои:
– Папочка, я знаю, что в первую очередь должна слушаться тебя, но если таков мой долг, может быть, мы должны исполнить его. Все эти разговоры о французах и войне… они пугают меня. Я могу какое-то время побыть при дворе своего мужа. Я знаю, ты бы не хотел, чтобы я оставалась в Риме, если случится война.
Отец хмыкнул. Я ждала, словно подвешенная на крючок его сомнений, и спрашивала себя: «А чего же я хочу на самом деле?» У меня-то точно никто никогда не спрашивал. Хочу ли я, чтобы папочка перед всеми, перед Джованни признал, что мой брак – фикция? Хочу ли я освободиться от притворства и вернуться к своей удобной жизни, не отягощенной мужем, который мне безразличен? Или же я хочу выпустить на свободу накопившуюся во мне ненависть и уничтожить Джулию, навсегда удалить эту женщину от моего отца? Несмотря на все, я не желала зла Джованни, хотя и понимала: он погибнет, если я исполню замысел брата. Муж мой слаб, вынужден подчиняться двум хозяевам: Милану и Риму. Вероятно, у него нет выбора, ведь в конечном счете в нем течет кровь Сфорца. Возможно, он шпион своего родственника Лодовико Моро, но разве я не готова выступать в такой же роли ради моей семьи?
