Я не знала ответа на эти вопросы. Все смешалось в моей голове, все происходило слишком быстро. Когда папочка наконец посмотрел на меня, его глаза были влажны от слез.
– Как я должна поступить? – прошептала я. – Скажи мне. Я сделаю то, что ты хочешь. Я готова отдать жизнь.
– Нет-нет! Никогда так не говори. Даже думать об этом не смей. – Он потрепал меня по щеке. – Ты правда этого хочешь, farfallina?
Я заставила себя кивнуть.
Он вздохнул:
– Да будет так. Ты поедешь в Пезаро вместе с мужем.
Тело мое обмякло. Дело было сделано. Собрав все свое мужество, я сказала:
– Я… я бы очень хотела, чтобы Джулия поехала со мной. Меня порадует ее общество. А если она останется здесь, я буду беспокоиться за ее безопасность.
– Поедешь? – спросил отец у Джулии.
Та чуть не подпрыгнула. Но выбора у нее не было – только согласиться.
– Как прикажет ваше святейшество.
Папочка кивнул и повернулся к Джованни:
– Я вверяю их безопасность тебе. Когда я прикажу, ты должен будешь немедленно вернуть их, лично сопроводив в Рим.
– Да, ваше святейшество. – Джованни поклонился так низко – я уже думала, он возьмет подол папочкиной сутаны и поцелует его. – Щедрость вашего святейшества может сравниться лишь с вашим смирением. Я всегда буду стараться служить вам и быть любящим мужем вашей дочери.
Папочка мрачно посмотрел на него:
– Ты уж постарайся. Папа римский не в силах разделить тех, кого соединил Господь, но, если ты дашь мне повод, это сделает Родриго Борджиа.
Я встала, а Джованни тем временем подобрал кошель и сунул в карман. Чезаре позади нас хмыкнул.
Джулия натянуто мне улыбнулась:
– Лукреция, твое желание быть со мной делает мне большую честь. Я с огромным удовольствием буду присутствовать на твоем представлении в качестве синьоры Пезаро.
– Это для меня честь, – сдержанно улыбнулась я.
Потом повернулась и вышла.
Она еще узнает: независимо от моего титула я навсегда останусь Борджиа.
Часть II
1494–1495
Чужеземный клинок
Я слышал эти разговоры об Италии, но никогда ничего подобного не видел.
Лодовико Моро Сфорца, герцог Миланский
Глава 11
Конец 1493 года – второй год папства моего отца – канул в Лету. Вскоре после Крещения Господня пришло известие, что умер Ферранте Неаполитанский (sine luce, sine cruce, sine Deo
[38], как сообщил наш посол), и от французского короля последовали новые угрозы. Папочка сохранял нейтралитет, выигрывал время, пока порывистые зимние ветры сотрясали оконные переплеты Апостольского дворца, швыряя злополучных птиц прямо на стекла. Потом, в начале марта, он собрал весь двор под заплесневелым балочным потолком Sala dei Pontefici для встречи неаполитанского посольства.
Мне была предоставлена честь находиться рядом с отцом и Джоффре. Ноги у меня мерзли в разукрашенных туфлях. Наш церемониймейстер Бурхард с кислым лицом наблюдал, чтобы продолжительный ритуал пожалования королю Альфонсо II папской буллы на управление Неаполем проходил положенным порядком, что заявляло о нашей позиции против Франции. Чезаре взирал на происходящее с безразличием.
Это было первым политическим достижением моего брата, но он просто сидел в своем алом облачении среди других кардиналов, никак не демонстрировал своего триумфа, не пытался привлечь к себе внимание. На его лице застыло выражение сосредоточенности. Однажды на губах его мелькнула улыбка: неаполитанские посланники представляли Джоффре в его новом качестве князя Сквиллаче, владеющего обширными землями. Когда папочка объявил нашего младшего брата «племянником» – сыном покойного брата Борджиа, Чезаре пришлось поднести руку ко рту, чтобы скрыть ухмылку. Никто в это не поверил, а уж меньше всех – неаполитанцы. Они смеялись почти в открытую, когда коленопреклоненные слуги подали переносной столик и папочка поставил печать, заверяя подлинность родословной Джоффре, словно это заверение сделает написанное на пергаменте правдой.
Джоффре, в небесно-голубой котте и щегольской шапочке, поднимался на цыпочки, стараясь выглядеть старше своих лет. Его кудрявые волосы ниспадали на узкие плечи. Драгоценности из сокровищницы Ватикана украшали его руки и грудь. Мне он казался обаятельным – хорошенький мальчик, который вырастет в привлекательного мужчину, – но послам он, вероятно, представлялся совсем ребенком, что не ускользнуло от взгляда моего отца.
– Он сильнее, чем кажется. – С этими словами он так хлопнул Джоффре по спине, что мой бедный брат чуть не слетел с возвышения.
За столом мы оказались рядом. Мне поручили присматривать за Джоффре и не давать ему пить много вина, но это оказалось невозможным: слишком много графинов циркулировало вокруг стола. От выпитого его веснушчатое лицо раскраснелось.
– Ты думаешь, Санча будет любить меня так же сильно, как ты любишь Джованни? – прошептал он, повернувшись ко мне.
В удивлении я искала подходящий ответ; с возвышения, на котором сидели также Чезаре и послы, раздался громкий смех папочки. Он отошел после своего приступа и излучал доброжелательство, хотя и был вынужден оставить Джулию дуться в палаццо Санта-Мария: сейчас была одна из тех оказий, когда ему приходилось блюсти правило, запрещающее священникам делить стол с женщинами.
– Да, – мимолетно улыбнулась я. – Какая жена не любит своего мужа?
Джоффре расцвел, а я почувствовала угрызения совести. Мои слова были такими же фальшивыми, как и его родословная. Но он казался искренне довольным и даже вытащил из своей котты что-то завернутое в черный атлас.
– Мне прислала это Санча. Красивая, правда?
Я увидела миниатюрный портрет молодой женщины в платье изумрудного цвета. Она сидела перед аркой, за которой открывался вид на знаменитый Неаполитанский залив. Мастерство живописца было явно не на уровне римской школы, но изображение притягивало за счет приятности самого лица. В обрамлении темных волос ярче светились пронзительные серо-зеленые глаза; сильные скулы и полные губы придавали ей дерзновенный вид. Если художник, написавший Санчу Арагонскую, ничего не приукрасил, то можно было сказать, что она хотя и не красавица, но от природы наделена удивительным обаянием и принадлежит к тем редким женщинам, которые производят впечатление более сильное, чем обладательницы безупречных черт.
– Очень милая.
Возвращая миниатюру Джоффре, я с удивлением ощутила укол зависти. Возможно, я не солгала. Возможно, Санча будет его любить и они станут одной из тех удачливых пар, что находят в брачном союзе счастье. Хотя едва ли… Как же мало иллюзий у меня осталось! В другом конце зала сидел мой муж – во взятой напрокат одежде, с бледным лицом, ибо страхи его оказались небеспочвенны. Наш союз с Неаполем и в самом деле ставил его в немыслимое положение, ему приходилось разрываться между преданностью моему отцу и Милану.
