— Эй, ты!
Мальчишка остановился.
— Я думал, тут можно пройти.
— Надо спрашивать разрешения. Спрашивай разрешения.
— Разрешите, мистер?
Да пусть идет. Сад был бурый, из веток вылупливалась новая зелень. Наступали сорняки. Они были на марше, и скоро на марше будет миссис Хэпгуд — телефонные звонки и претензии. Кто-то забыл положить в его ящик записку о собрании преподавателей. Секретарше, спокойно: «Я просто хочу знать, кто за это отвечает». Извещения раскладывала Рут. «Я вас пропустила? — спросила она. — Вы уверены, что оно там нигде не затерялось?» Держи себя в руках и возвращайся к себе в кабинет.
В его лобовое стекло ударил софтбольный мяч. Тормоза взвизгнули. Он открыл дверь, выскочил и выхватил мяч из канавы, пока не подоспели ребята.
— Черт возьми, так убить можно.
— Дайте нам наш мяч, пожалуйста.
Он захлопнул дверь и запер ее, вспоминая. Пятеро ребят собрались вокруг и пытались задержать его, встав перед машиной; они барабанили по капоту, упрашивали и стращали.
— Это наш мяч, мистер.
Он завел машину, попробовал двинуться вперед. Что его останавливало? Если это вопрос насилия, то он может их просто переехать. Насилие с их стороны зависело от его миролюбия. Он чуть-чуть продвинулся, потеснив их. Какое они имеют право считать его законопослушным — или злоупотреблять этим? Все отошли, кроме одного, с бледным лицом, который уперся в капот и по шагу отступал под натиском машины. Его лицо ярилось так же, как ярился Тони, губы были стиснуты, глаза пылали. Потом уступил и он, крикнул «сукин сын!» и стукнул по окну, когда Тони с ревом проезжал. Уносясь в следующий квартал, Тони посмотрел в зеркало. Их мяч. Жди сегодня новых звонков. Он опустил окно и выбросил его. Ребята в зеркале погнались за мячом, обегая припаркованные машины.
Успокойся, Тони, полегче. Дом был церковью, где он молил свои призраки излечить его душу. Священнодействие. Он положил книги на стол и пошел к полке в гостиной, где держал альбом с фотографиями. Молитвенник. Он откинулся в кресле и закрыл глаза. Живая картина. Она сидит на диване, он — в кресле, Хелен — на полу, опираясь на кофейный столик, и говорит:
— Правда? Не шутишь?
Урок библейской истории.
— Потом я стала думать, как так получается, что я каждый день разговариваю с ним, когда мы выходим с занятий, и вдруг поняла, что он меня дожидается, и взбудоражилась.
Хелен смеется.
— Вы как дети.
— Мы и были дети.
Предание:
— Твой отец — положительнейший из людей. Это кое-чего да стоит.
Хвала папе.
История. Исследовательский дух, хихиканье.
— Понимаете, о чем я? Совершенно невозможно представить вас влюбленными.
— Твой папа по-своему очень любящий человек. Тайна. Вопрос, который Хелен хотела задать, но на который не хотела знать ответа, — она никогда его не задавала, потому что не отвечать на него было таким же ответом, как ответить.
Обряд. В апреле год назад на велосипедах после обеда. Признаки наступления лета — бутоны, новые птицы. Дочь указывает путь, каждый вечер меняя маршрут, другие повороты в других кварталах. Папа едет последним, охраняет остальных на тихих улицах, ухо востро, когда мимо проезжает машина, напрягается, когда они выезжают на главную улицу между припаркованными и едущими машинами. Когда они возвращаются домой, уже темно. Теперь — мир, все опасности остались позади.
Положительнейший из людей, по-своему любящий, покупая кофе в кофейне, помахал Луизе Джермейн, сидевшей за столиком со студентом по имени Фрэнк Готорн. Этот Готорн ему не нравился, ему было неприятно видеть ее с ним, он подумал, как бы ей об этом сказать. У Фрэнка Готорна было сальное лицо и грязная борода, волосы спутанные и лохматые, глаза как у зверя в кустах, губы торчали из бороды, как лезущие из открытой раны внутренности. Он вспомнил о Готорновом деле со списыванием, замятом, чтобы не портить ему характеристику. И о случае с голубями: двое парней с бейсбольным мячом на склоне под окном кабинета Тони, тут же Готорн.
— Дай сюда, — кг говорит Готорн и с размаху швыряет мяч в стаю голубей, в кого бы попал — убил бы или покалечил.
Какая-то девушка возмущается:
— Не надо. Они мне нравятся.
— Они грязнее крыс, — говорит Готорн, добродетельный убийца.
В кофейне Тони Гастингс подумал, как бы предостеречь Луизу.
При следующей встрече он спросил об этом Франческу. Она улыбнулась.
— Чего ради? Если он гнида, она сама это поймет.
— Ты хочешь сказать, это не мое дело.
— Если только у тебя нет другого дела, о котором ты не говоришь.
Это было за ланчем. Он сказал:
— Я в последнее время раздражительный.
— Я заметила. Сделай одолжение, — сказала она. — Не связывайся с аспиранткой. Не нужно тебе это.
— А что мне нужно?
Какое-то время она на него смотрела. Взгляд стал долгим, это что-то означало. Серьезная, без улыбки, говорила голубыми глазами. Миг — и всё, она уже снова улыбалось своей обычной улыбкой частичного подразумевания, взвешенного соучастия. Он подумал: я что-то упустил. Мне только что сказали, а теперь поздно.
Но он регулярно ходил с нею на ланч в Преподавательский клуб. Ее взгляд, напоминающий и добрый. Он подумал: она мой единственный друг. Она помнила его прежним. Она знала, что он не хочет быть таким, как сейчас. Он смотрел на нее и думал: милая, красивая. И сказал:
— Сегодня четверг.
— И что?
— Ты днем свободна.
— Ну и?
Спагетти наматывались на ее вилку, она не смотрела ему в глаза. Подскок.
— Я могу тебя куда-нибудь свозить?
Рот подставился под спагетти, она стерла томатный соус со своего изящного рта.
— Куда?
— Куда угодно.
— Хорошо.
Ну вот. Они поехали на смотровую площадку над рекой, где были слышны грузовики под обрывом. Любовались видом возле другой машины с парой, любовавшейся видом, и он испытал паровое давление желания, подобного которому не испытывал девять месяцев, даже той ночью в Нью-Йорке.
Он поговорил о парниковом эффекте и глобальном потеплении, о наступающей пустыне под раковым солнцем. Понял, что заболтался. Что ей скучно. Он подумал: я больше не славный человек, и влечение ушло.
Он повез ее домой, думая, пригласит ли она его зайти, но она не пригласила. Она поблагодарила его за вечер, и он не увидел волшебства в ее обыденных глазах. Она пошла к дому, и навстречу ей вышла маленькая девочка.
Он рванул с места так, что завизжали колеса. Резко остановился на светофоре, потом устремился на перекресток. Он что-то чувствовал, что — не знал. Выехал на магистраль, обошел машину впереди, шмыгнул с одной полосы на другую и обратно. Загудел на машину посередине и погонял ее, пока та его не пропустила.
