Мы с Люси достигли пика карьеры: перед нами простиралась Кремниевая долина с ее безграничными возможностями и зданиями, в которых находились крупнейшие биомедицинские и технологические достижения последнего поколения.
Желание снова взять в руки хирургическую дрель было слишком большим. Моральный долг перевесил все остальное, и я снова захотел вернуться в операционную и ощутить на себе весь груз ответственности. Люси целиком поддержала мое решение.
Я позвонил директору резидентской программы и сообщил ему о своей готовности вернуться. Он обрадовался. Мы с Викторией обсудили, как мне снова влиться в коллектив и начать работать. Я попросил другого резидента заменять меня в случае, если мне станет плохо. Кроме того, мне позволили проводить по одной операции в день. Я понимал, что за пределами операционной я физически не смогу работать. Мы решили нагружать меня постепенно. Я получил план операций и увидел, что первой по списку идет височная лобэктомия
[60] – одна из моих любимых операций. Часто эпилепсия вызвана нарушением работы гиппокампа, расположенного в медиальных височных отделах полушарий мозга. Удаление гиппокампа может устранить эпилепсию, но операция эта крайне сложна: в ходе нее необходимо аккуратно вырезать гиппокамп из мягкой мозговой оболочки в непосредственной близости от мозгового ствола.
Ночь перед операцией я провел, изучая учебники, повторяя анатомию и ход хирургического вмешательства. Спал я беспокойно: мне снилась наклоненная голова, пила у черепа, свет, отражающийся от мозговой оболочки. Я встал с постели и надел рубашку и галстук (я вернул хирургический костюм еще несколько месяцев назад, полагая, что он больше мне не понадобится). Приехав в больницу, я впервые за восемнадцать недель облачился в знакомое голубое одеяние. Сначала я поговорил с пациентом и убедился в отсутствии у него вопросов, а затем начал подготавливать операционную. Пациента интубировали, и мы с напарником были готовы начать. Я взял скальпель и стал медленно рассекать кожу прямо над ухом, стараясь ничего не забыть и не совершить ошибок. С помощью электрокаутера
[61] я углубил разрез до кости, а затем приподнял кожный лоскут с помощью крючков. Все казалось знакомым, мышечная память меня не подводила. Я взял дрель и стал сверлить три отверстия в черепе. Пока я это делал, напарник сбрызгивал сверло водой, чтобы оно не нагревалось. Затем я взял краниотом
[62], соединил три отверстия и с характерным скрипом снял довольно большой участок кости. Обнажилась серебристая твердая мозговая оболочка. К счастью, я не повредил ее дрелью (это частая ошибка начинающих). С помощью острого ножа я вскрыл твердую мозговую оболочку, следя за тем, чтобы не надрезать мозг. Опять успех. Я начал расслабляться. Чтобы эта оболочка не мешала во время основного хода операции, я ее подшил небольшими стежками. Мозг слегка пульсировал и влажно поблескивал. Огромные средние мозговые вены были видны на поверхности височной доли. Знакомые персиковые извилины манили меня.
Внезапно у меня в глазах помутнело. Я положил инструменты и на шаг отступил от операционного стола. Мной овладело странное чувство легкости.
«Простите меня, – сказал я второму хирургу. – Я чуть не потерял сознание. Думаю, мне нужно прилечь. Джек, младший резидент, заменит меня».
КАЖДАЯ ОПЕРАЦИЯ, КОТОРУЮ Я ПРОВОДИЛ, КАЗАЛАСЬ ЗНАКОМОЙ, НО РАБОТАЛ Я МЕДЛЕННЕЕ, ЧЕМ РАНЬШЕ.
Через несколько минут пришел Джек, а я отправился в комнату отдыха. Там я выпил апельсинового сока и прилег на диван. Через двадцать минут мне полегчало. «Нейрокардиогенный обморок», – прошептал я. При нем автономная нервная система на короткое время останавливает сердце. Чаще всего он возникает из-за нервного перенапряжения. Честно говоря, свое возвращение к хирургии я представлял несколько иначе. Я пошел в раздевалку, бросил в стирку грязную униформу и надел рубашку. На обратном пути я взял сразу несколько чистых хирургических костюмов. «Завтрашний день будет лучше», – пообещал я себе.
Так и было. Каждая операция, которую я проводил, казалась знакомой, но работал я медленнее, чем раньше. На третий день я удалял поврежденный диск из позвоночника пациента. Я таращился на выпирающий диск, не помня, что точно нужно сделать. Напарник предложил мне вырезать его по кусочкам с помощью кусачек. «Да, я знаю, что обычно так и делают, – пробормотал я, – но есть еще один способ…»
В течение двадцати минут я пытался вспомнить более изящный способ проведения этой операции. Вдруг меня осенило, и я прокричал: «Инструмент Кобба! Молоток. Кусачки Кериссона».
Я удалил весь диск за полминуты. «Вот так это делаю я», – сказал я.
В течение следующих двух недель я оттачивал технику и заново учился работать быстро. Я стал заметно сильнее физически. Мои руки вспоминали, как манипулировать крошечными кровеносными сосудами, не повреждая их. Уже через месяц я оперировал практически в прежнем режиме с полной нагрузкой.
УДОВОЛЬСТВИЕ, КОТОРОЕ РАНЬШЕ Я ПОЛУЧАЛ ОТ ХИРУРГИИ, СМЕНИЛОСЬ УТОМИТЕЛЬНОЙ СОСРЕДОТОЧЕННОСТЬЮ НА БОРЬБЕ С ТОШНОТОЙ, БОЛЬЮ И УСТАЛОСТЬЮ.
Однако я работал только в операционной, оставляя административные задания, обход пациентов, ночные дежурства и вызовы в выходные Виктории и другим старшим резидентам. К счастью, я уже знал, как справляться со всем вышеперечисленным, и мне оставалось только овладеть тонкостями сложных операций, чтобы стать полноценным специалистом. К концу дня я был изможден, мышцы горели. Но, что самое печальное, работа не доставляла мне радости. Удовольствие, которое раньше я получал от хирургии, сменилось утомительной сосредоточенностью на борьбе с тошнотой, болью и усталостью.
Придя домой поздно вечером, я съедал горсть болеутоляющих и ложился в постель рядом с Люси, которая тоже вернулась к полноценной работе. В то время она находилась на первом триместре беременности и должна была родить в июне, как раз когда я заканчивал резидентуру. У нас было фото нашего ребенка на стадии бластоцисты
[63], сделанное непосредственно перед имплантацией. («У нее твоя клеточная мембрана», – сказал я Люси.) Но я намеревался вернуть жизнь к ее прежней траектории, несмотря ни на что.
Через полгода после постановки диагноза я сделал еще одну компьютерную томографию, которая показала, что рак стабилен.
Я снова пустился на поиски работы, надеясь, что у меня впереди есть несколько лет. Мне казалось, что карьера, которую я так долго строил и которой чуть не лишился из-за болезни, вот-вот должна была взлететь вверх. Я буквально слышал звук победных фанфар.
