Я примчался домой, чтобы захватить чемоданы. Люси отвезла меня в аэропорт и сообщила, что записала нас на консультацию к семейному психологу.
Перед посадкой в самолет я прислал ей сообщение: «Я бы хотел, чтобы ты была рядом».
Несколько минут спустя она ответила: «Я люблю тебя и буду рядом, когда ты вернешься».
МОЖЕТ, СО МНОЙ НЕ ПРОИСХОДИТ НИЧЕГО НЕОБЫЧНОГО. А МОЖЕТ, Я ПРОСТО БОЯЛСЯ НАКАРКАТЬ, ПРОИЗНЕСЯ ВСЛУХ СЛОВО «РАК».
За время полета спина ужасно онемела, и к тому моменту, как я добрался до Центрального вокзала, чтобы сесть на поезд и доехать до дома друзей, мое тело буквально пульсировало от боли. За последние несколько месяцев боль в спине была разной интенсивности: от терпимой до такой сильной, что мне приходилось замолкать на какое-то время, чтобы сжать зубы, и до настолько невыносимой, что я сворачивался на полу калачиком и кричал. В тот момент боль была очень сильной. Я лег на жесткую скамейку в зале ожидания и почувствовал, как мышцы спины начинают расслабляться. В таких случаях ибупрофен не помогал. Чтобы сдержать слезы, я начал глубоко дышать и называть каждую мышцу, охваченную спазмом: выпрямляющая позвоночник, ромбовидная, широчайшая, грушевидная…
Тут ко мне подошел охранник.
– Извините, сэр, но здесь лежать запрещено.
– Простите, – сказал я, выдыхая слова, – но у меня очень, очень сильно болит спина.
– Вам все равно нельзя здесь лежать.
Извините, но я умираю от рака.
Я НАДЕЯЛСЯ, ЧТО НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ВДАЛИ ОТ ОПЕРАЦИОННОЙ ПОМОГУТ УМЕНЬШИТЬ БОЛЬ В СПИНЕ. НО ЭТОГО НЕ ПРОИЗОШЛО.
Эти слова чуть не слетели у меня с языка. А если это не так? Возможно, все люди с болью в спине чувствуют то же самое. Я многое знал о боли в спине: ее анатомию, физиологию, слова, которыми пациенты ее описывают, но я понятия не имел, как она ощущается. Может, со мной не происходит ничего необычного. Может быть. А может, я просто боялся накаркать, произнеся вслух слово «рак».
Я поднялся со скамьи и заковылял к платформе.
Ближе к вечеру я добрался до дома приятелей в Колд– Спринг, всего в восьмидесяти километрах к северу от Манхэттена по течению реки Гудзон. Меня встретила дюжина ближайших друзей из университетского прошлого, голоса которых смешивались с какофонией радостных детских криков. За объятиями последовал неотвратимый вопрос, словно окативший меня ледяной водой:
– А что, Люси не приехала?
– Неожиданные проблемы на работе, – солгал я. – Все сорвалось в последнюю минуту.
– О, как жаль!
– Вы не будете против, если я оставлю чемоданы и немного отдохну?
Я надеялся, что несколько дней вдали от операционной, полноценный сон и отдых помогут уменьшить боль в спине и чувство усталости. Однако день или два спустя стало ясно, что этого не произойдет.
Каждый день я спал до обеда, а потом садился за стол, уставленный рагу и крабами, которые я не мог заставить себя поесть. Уже к ужину я был изможден и готов снова лечь спать. Иногда я читал детям, но бо́льшую часть времени они играли на мне и вокруг меня, прыгая и визжа. («Дети, дяде Полу нужно отдохнуть, почему бы вам не поиграть в другом месте?») Пятнадцать лет назад я работал вожатым в летнем лагере. Помню, как в один из своих выходных я сидел на берегу озера в Северной Калифорнии и читал книгу «Смерть и философия»
[13], в то время как веселые дети использовали меня в качестве препятствия в игре «Захвати флаг»
[14]. Я смеялся над абсурдностью того момента: двадцатилетний парень, окруженный живописными деревьями, горами, озером, чирикающими птицами и счастливыми четырехлетними малышами, уткнул нос в книгу о смерти. Только теперь я смог провести параллель: озеро Тахо сменила река Гудзон, дети были не незнакомцев, а моих друзей, а вместо книги о смерти наличествовало мое собственное умирающее тело.
На третью ночь я сказал Майку, хозяину дома, что хочу вернуться домой на следующий день.
– Ты неважно выглядишь, – заметил он. – С тобой все нормально?
– Давай возьмем по стаканчику виски и присядем где-нибудь, – предложил я.
Сидя у камина, я сказал:
– Майк, я думаю, что болен раком. Судя по всему, прогноз неутешительный.
Тогда я впервые озвучил эту мысль.
– Так, понятно. Надеюсь, ты сейчас не шутишь?
– Нет.
Он замолчал.
– Честно говоря, я даже не знаю, о чем тебя спросить.
– Ну, во-первых, я еще не знаю на сто процентов, что у меня рак, но я практически уверен в этом. Слишком уж много похожих симптомов. Завтра я поеду домой, чтобы все выяснить. Надеюсь, что я ошибаюсь.
КАК И ВСЕ ПАЦИЕНТЫ, Я ОКАЗАЛСЯ В КАБИНЕТЕ ЛЕЧАЩЕГО ВРАЧА – ТОМ САМОМ, В КОТОРОМ ПРИНЯЛ СОТНИ БОЛЬНЫХ ЗА ВСЕ ЭТИ ГОДЫ.
Майк предложил отправить мои чемоданы по почте, чтобы мне не пришлось их тащить самостоятельно. Рано утром он отвез меня в аэропорт, и через шесть часов я приземлился в Сан-Франциско. Как только я вышел из самолета, у меня зазвонил мобильный. Это оказался мой врач: на рентгеновских снимках легкие выглядели размыто, словно были не в фокусе. Она сказала, что точно не знает, что это значит.
Но она, конечно, знала.
И я знал.
Люси встретила меня в аэропорту, но я отложил разговор до приезда домой. Мы сели на диван, и я сообщил ей о результатах рентгенографии. Оказывается, ей уже все было известно. Она положила голову мне на плечо, и расстояние между нами исчезло.
– Ты нужна мне, – прошептал я.
– Я никогда тебя не оставлю, – ответила она.
Мы позвонили близкому другу, одному из больничных нейрохирургов, и попросили его назначить мне консультацию.
Как и все пациенты, я получил пластиковый браслет, надел голубой халат, прошел мимо медсестер, которых знал по именам, и оказался в кабинете – том самом, в котором принял сотни больных за все эти годы. Тут я обсуждал с пациентами их смертельные диагнозы и сложнейшие операции, здесь поздравлял их с выздоровлением и видел радость на их лицах, там же объявлял родственникам о смерти пациентов. В этом кабинете я сидел на стуле, мыл руки в раковине, писал маркером указания на доске, перелистывал календарь. В моменты полного изнеможения я даже спал на смотровом столе. Теперь я лежал на нем, бодрствуя.
Молодая медсестра, ее я еще не встречал, заглянула в кабинет и сказала:
– Врач скоро подойдет.
В тот момент будущее, к которому я так долго стремился, которое я рисовал в своем воображении и которое вот-вот должно было стать настоящим, испарилось.
