— Полную или краткую?
— Полную!
— Господи, Иисусе Христе, люблю Тебя!
Леонид и узнавал, и не узнавал.
— Назови краткую молитву!
— Люблю!
Брат Леонид повторил за отцом Михаилом «Люблю!», и его душа вспрыгнула. Он стал класть поклоны и креститься, повторяя: «Люблю, люблю, люблю!..» Вдруг ему вспомнилось: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» Вот она, Иисусова молитва! Леонид повернулся к отцу Михаилу.
— Почто сказал неверно?
— Все верно, милый, что ж тут неверного? — отозвался старик.
— Да как же верно?! — не отступал брат Леонид. — В Иисусовой молитве другие слова: «Господи, Иисусе Христе»…
— После моего пострига наложил старец Иосиф, мой духовник, на меня послушание, — заговорил, не слушая знаменского, отец Михаил, — каждый Божий день тысячу раз Иисусову молитву творить. Твержу я, как положено: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя»… Твержу и дивлюсь: что это у меня душа не легчает, не светлеет — наоборот даже, духота в ней еще больше нагнетается. Раз язык двинулся по-своему. Получилось: «Господи, Боже мой, люблю Тебя!» Обдало меня свежестью, задышал, взбодрился. Дальше только так и говорил: «Господи, Боже мой, люблю Тебя!» Отец Иосиф, как узнал об этом, возмутился: «В своем ты уме, — говорит, — молитву менять?! Да еще так богомерзко. Иль тебя кто из еретиков-духоборов подбил?» О духоборах я и не слышал. Люблю — общее слово. Спорить я со старцем, понятно, не стал, но дальше молился по-своему. Отец Иосиф сердцем чувствовал мое упорство и сокрушался обо мне, добрая душа: «Гордости-то в тебе сколько, милый мой!..» Гордость, брат Леонид, — это брожение. Брожение Энергеи.
«Э-и-и-и!» — зазвучало эхом в ушах у знаменца. «Энергея!» — повторил он одними губами.
— Знаешь, брат Леонид, как питье на хмелю бродит? — спросил иеромонах. — Первое брожение называют «кислым», второе — «сахарным». Бывает еще третье: «гнилое». До третьего брожения, душа моя, доводить не надо…
Вдруг грохнуло, и все пропало: река, костер, отец Михаил. Леонид открыл глаза и увидел лестницу. Сверху падал свет. По лестнице кто-то спускался. Сам он лежал на полу в подвале Захарьиной трапезной. Река, выходит, ему приснилась!
— Эй, чернецы! — раздался окрик. — А ну, вставай!
У соседней стенки поднялся с полу отец Михаил.
— Вставай быстро! — снова услышал брат Леонид и узнал Припадка.
Наверху, в трапезной, монахи увидели Филимона, молодого парня по имени Тимоня и мрачного мужика, которого звали Егором. Лица были напряженные.
— Есть у вас здесь тайный ход? — обратился атаман к отцу Михаилу.
— Нету, милый.
Филимон повернулся к брату Леониду:
— Точно нету?
— Не знаю. Я…
Леонид хотел сказать, что он знаменский, и запнулся: об этом было лучше молчать.
— Что — «я»? — Филимон теперь впился в него глазами.
— Я не знаю, — повторил брат Леонид, но получилось нетвердо, сомнительно.
Филимон дал Припадку знак. Тот подошел со спины к Леониду.
— Не знает он ничего. Он знаменский, — сказал отец Михаил.
— Бежал?! — прохрипел Филимон и побагровел. — Так вот почему захарьинские чернецы все спрятали и убежали!
— Солдат-то много? — спросил старик.
Филимон резко к нему развернулся.
— Кто сказал?
— Собери сюда всех. Помогу спастись, — продолжал монах.
— Кого всех-то? — встрял Припадок. — Ушли уже все, только мы застряли.
— А Гаврилка-то где? — спросил мрачный Егор.
— Собери всех, — повторил иеромонах Филимону. — Скажу, что делать.
Филимон послал Егора искать Гаврилку.
— И Василису сюда приведи, — сказал отец Михаил атаману.
Филимон ощерился.
— Это-то еще зачем? Спит она. Ни к чему ее тревожить.
— Разбуди ее и приведи, — настаивал старый инок и добился, что Филимон пошел к Василисе.
Атаман вернулся один, его подруга переходить в трапезную не пожелала.
— Тогда я сам пойду к ней, — двинулся было с места отец Михаил, но Филимон его остановил.
— Отвяжись ты от нее, старый, плохо ей, — сказал он устало. — Растрясло ее, видать. Лежнем лежит, из-за того и застряли.
Филимон, как оказалось, дожидался, когда Василиса опять сможет ехать на подводе. Ребятам своим повелел уходить, сам же с подругой остался и Гаврилку с Припадком на всякий случай при себе удержал.
Вернулся Егор. Гаврилки нигде не было.
— Бежал, — процедил сквозь зубы Филимон. — Если попал к солдатам, тогда те знают, чем и как нас брать.
Егор взял со стола бутыль и заправился, после чего предложил вино Тимоне.
— Видеть его больше не хочу! — сморщился тот. Оба проспали по пьянке выезд товарищей и потому тоже попали в осаду вместе с атаманом.
— Да ты не святой, ты бес! — загоготал Филимон, когда отец Михаил кончил объяснение.
Замысел монаха развеселил кочаров — такой потехи они бы сами в жизни не придумали.
— Согласен? — спросил отец Михаил Филимона.
— Кто ж не согласится! Лучше не придумаешь!
— И другие пусть скажут.
— Я ж сказал, что согласен! — заявил Филимон. — Зачем тебе другие? Я тут хозяин!
— Пусть каждый скажет за себя! — потребовал отец Михаил. И Филимон опять ему уступил.
«Согласен!» — один за одним проговорили Припадок, Тимоня и Егор, после чего отец Михаил повел всех за собой на выход. Вывалившиеся из трапезной кочары разбудили Василису, так все и лежавшую на крыльце. Она недовольно проводила их взглядом. Филимон, вышедший последним, опустился перед ней.
— Как ты?
— Лучше.
Филимон обнял ее.
— Куда это они поперли? — спросила Василиса.
— Ты знаешь, что старик-чернец удумал?
— А! — отмахнулась Василиса. — Не до него мне… — Закрыла глаза, сморщилась и добавила: — Кажется, опять накатывает!
— Сильно?
— Пока нет. Вот ведь напасть!..
Из левого глаза Василисы потек ручеек. Филимон смахнул его.
— Пройдет.
— Пропадешь ты теперь из-за меня!
— Уйдем! Ты еще не знаешь, что удумал старик… — И Филимон начал рассказывать.
Василиса приложила ладонь ко рту атамана.
— Посиди со мной. Ничего больше не говори, посиди только.
— Сейчас не могу…
Она опять остановила его.
