Ученица наконец ушла. Аполлония пригласила Парамахина занять освободившийся стул.
— Я вас слушаю.
— У вас, Аполлония Максимовна, была когда-то старая рукописная книга, «Откровение огня», — начал Парамахин, — вы, конечно, ее хорошо помните.
— Нет, не помню, — сказала старуха, не моргнув глазом.
— Не помните? Вы принесли эту книгу к нам в АКИП в 1938 году. Теперь вспоминаете?
— Нет, не помню, — повторила Аполлония.
Несколько секунд они молча разглядывали друг друга, после чего Аполлония опять сказала:
— Я вас слушаю. Вы зачем пришли?
— Из-за этой книги, — прямо сказал Парамахин.
— Не помню я такой книги.
— В нашей документации значится, что «Откровение огня» было передано в архив 3 мая 1938 года Линниковой Аполлонией Максимовной. То есть вами.
— Передано? — саркастически переспросила старуха. И еще раз повторила в прежнем духе: — Не помню я такого. Если вы, уважаемый, ради этого пришли, то разговор можно считать законченным. Не та стала у меня память, чтобы говорить о прошлом. Знаете, сколько мне стукнуло? Восемьдесят два года. Родилась вместе с веком, пережила два инфаркта, три операции, а хронических болезней сколько — и артрит, и…
— Аполлония Максимовна, — перебил ее Парамахин, — а что это за книга стоит у вас в шкафу? Последняя справа, большая такая, темный переплет.
— Евангелие, — резко ответила старуха.
— Можно посмотреть?
— Нельзя.
Парамахин соображал: встать, подойти к шкафу, открыть дверцу — и книга в руках, прежде чем старуха помешает. От этой мысли у него сдавило горло. Хозяйка смотрела на гостя не мигая, протыкая его взглядом насквозь. «А если там и правда Евангелие? Эта ведьма может тогда такой скандал устроить…»
— Прошу меня извинить, я сейчас ожидаю другую ученицу и больше не могу разговаривать о книгах, — произнесла Линникова.
Парамахин поднялся с места и прокашлялся: от шального намерения еще першило в горле, хотя само оно уже пропало.
— У вас всегда так много учеников? — спросил он.
— Не всегда. Сейчас их много, потому что я на днях расклеила объявление.
— Можно вам позвонить, если появятся еще какие-то вопросы?
— Не надо мне звонить, — сказала Линникова и стала откровенно выпроваживать гостя из комнаты.
По дороге обратно Парамахин смотрел на стены домов и фонарные столбы — искал объявление Аполлонии. Он обнаружил его при подходе к метро, на щите с мелкой рекламой. Когда Парамахин записывал номер телефона «опытной преподавательницы французского языка с многолетним стажем», у него возникла идея.
Надя посмотрела на себя в зеркало и помрачнела: «Как же уродует лицо двойной подбородок!» В туалете, кроме нее, никого не было. Она повернула голову налево, потом направо — жир, портивший линию шеи, стал еще заметнее. Щеки тоже были чересчур круглые. Надя вынула одну за одной шпильки из пучка, волосы упали на плечи. Она придвинула боковые пряди к плечам и опять повертела головой. «Совсем другое дело!» — воскликнула библиотекарша и сняла очки. Если бы еще можно было ходить без очков!
Ее лицо в зеркале было теперь расплывчатым. Надя смотрела сквозь свое отражение и видела смеющуюся стройную блондинку с развеваемыми ветерком волосами. Такой она могла бы быть, если бы похудела на десять кило, покрасила волосы и заменила очки линзами. «Завтра же сяду на диету. Буду откладывать в месяц по десятке для окулиста. После получки, в следующую субботу — в парикмахерскую».
Дверь туалетной открылась.
— Надя? — услышала она возглас Любови Васильевны за спиной и надела очки. За начальницей в комнатку вошла еще одна сотрудница отдела. — Волосы распустила? Пучок тебе лучше. Сделай опять пучок, а то вид неряшливый. Некрасиво, когда космы висят. Правда, Галина Владимировна?
Сотрудница поддакнула. «Коровы!» — разозлилась Надя и посмотрела на часы.
— Обед начинается. Пойду в столовую. А то народ набежит, — сказала она.
Столовая — небольшая комната со столами на четверых — размещалась на первом этаже. К раздаче всегда тянулась очередь. Надя прошла в ее хвост и встала за ветераном АКИПа, старшим научным сотрудником отдела рукописей Иваном Петровичем Каниным, который оказался последним. Рассчитавшись друг за другом с кассиршей, они оба остановились с подносами посреди помещения, глядя по сторонам, не освободится ли где место. В обеденный перерыв, когда в столовой собирался весь архив, стульев не хватало.
Когда за одним из столов, отобедав, поднялись сразу двое, Иван Петрович и Надя вместе отправились туда.
— Было бы лучше, если бы обед для разных отделов начинался в разное время, — сказала Надя, когда они с Иваном Петровичем взялись за блинчики с творогом, которые в этот раз ел весь архив — выбора горячих блюд здесь не бывало.
— А такой порядок и был у нас введен в пятьдесят седьмом году, когда АКИП расширили. Он продолжался до конца семидесятых годов. Разве я вам уже не рассказывал об этом?
Ну конечно, рассказывал и, может быть, даже не раз, вспомнила Надя. О чем еще говорить, оказавшись вместе за одним столом, как не о еде и заведенных правилах? Или о работе.
— Скажите, Иван Петрович, как часто вам приходилось иметь дело в АКИПе с уникальными рукописями? — не долго думая поинтересовалась Надя.
— Смотря что называть «уникальными рукописями».
— Ну скажем, неизвестные прежде тексты.
— Вы имеете в виду, наверное, новые редакции?
— Да нет, я имею в виду новые оригинальные тексты.
Иван Петрович недоуменно посмотрел на Надю.
— Тексты? — переспросил он, акцентируя окончание множественного числа. — Вы это серьезно, Надежда Павловна?
— А что? — в свою очередь невинно спросила Надя.
— Боюсь, что вы, Надежда Павловна, до сих пор неверно представляете себе древнерусскую литературу. Главная фигура в ней не писатель, а переписчик.
— Я это знаю, Иван Петрович, — заверила Канина Надя. «Ты бы сам им был, если бы жил триста лет назад», — подумала она и добавила: — Я же спрашиваю вас об исключениях.
— Исключения подтверждают правила, — сухо сказал ветеран.
Надя опустила обратно на тарелку вилку, которую поднесла ко рту.
— Вы хотите сказать, что исключения все-таки были?
— Нет, их не было.
— Как же тогда они подтверждают правило?
— Своим отсутствием.
Надя опять взялась за блинчики и покончила с ними раньше Ивана Петровича. Глядя на размеренно жевавшего Канина, Надя мстительно сказала:
— Ну и скука — эта наша древнерусская литература.
Иван Петрович бросил на нее колкий взгляд. Прямой, он еще больше выпрямился на своем стуле, дожевал и произнес громче, чем обычно.
