— Я так и думала. После Эстонии наша провинция выглядит диковатой.
— Что-то в этом роде, — подтвердил я и заметил, что этого не стоило было делать: Надя поджала губы. — Мне это как раз нравится, — добавил я, и это было правдой.
— Интересно, чем же?
— Мерой беспорядочности. Почти везде усматриваются попытки организовать пространство, и почти везде оно недоорганизовано. Что-то валяется, что-то перекошено, что-то забыто. Уже не хаос, еще не порядок.
— Как может нравиться беспорядочность? — не поверила она.
— Порядок, а точнее — упорядоченное пространство, вызывает у меня тоску. Нет ничего тоскливее голландских полдеров.
Надя покосилась на нашего соседа — пожилого мужчину, сидевшего на моей лавке, который всю дорогу дремал.
— В Эстонии много полдеров, — поправился я. — Ты знаешь, что это такое?
— Я никогда не была в Эстонии.
— Полдеры — это отвоеванная у моря земля. Она планомерно обживается. Дороги там словно прочерчены по линейке, вдоль них — одинаковые деревья на одинаковом расстоянии друг от друга.
В этот момент мы проезжали кривой, поросший травой проселок между лесом и полем, местность без прямых линий.
— Вот мой идеал! — указал я на него.
Надя поджала губы.
— По этой дороге после дождя не проехать, — заметила она сухо.
— Я ведь только о пейзаже.
— Известное дело: там, где хорошие дороги, тоскуют по бездорожью, там, где бездорожье, тоскуют по хорошим дорогам, — сказала Надя и опять уткнулась в книгу.
Взаимопонимание оставалось проблематичным.
Мы пересели с поезда на автобус и примерно через час добрались до места. Посад оказался большим грязным селом. Лай собак перекатывался по нему вдоль и поперек. На улице, что вела к Совути, нам попался только один человек. Из открытых окон домов пахло едой — было время ужина. Наша улица упиралась в другую, которая шла параллельно реке. Еще не доходя до перекрестка, мы увидели слева Благовещенский монастырь. Он оказался внушительных размеров и выглядел на расстоянии неплохо сохранившимся, если не считать обломанную колокольню. Напротив него должен был находиться домик Гридиных, где жили Степан и Аполлония. Мы уже договорились, что Надя пойдет его разыскивать утром одна. А завтра вечером, когда стемнеет, мы отправимся туда вдвоем копать.
Напрямик к реке было не пройти. Мы свернули направо, в противоположную от монастыря сторону, и добрались до края деревни. Там от нас наконец отстали последние псы, сопровождавшие нас по эстафете, когда мы шли по Посаду.
— О чем мы не подумали, это о собаках, — заметила Надя. — Что будем делать с собаками?
— Кормить, — сказал я на это.
О чем мы еще не подумали? В этот момент моя затея показалась мне сумасшествием. Как я выйду из положения, если на нас спустят собак и придется объясняться, зачем я рою землю у чужого забора? Дом Гридиных, как сказала Наде Аполлония, стоял теперь пустой, но в соседних домах жили люди. Оказалось, и сама Надя думала о том же:
— Мы должны быть, конечно, осторожными. Если завтра выяснится, что идти копать по-партизански опасно, надо будет что-то придумать. Я считаю, лучше вернуться ни с чем, чем попасться. Если мы попадемся, я пропала.
Она думала о себе, я — о себе.
Мы поставили палатку на краю леса. Между ним и рекой была песчаная коса, метров в тридцать-сорок. Туда я пошел, после того как мы наскоро поужинали консервами.
Передо мной предстала панорама местности, где все светилось: мокрый песок, вода, небо. Я вернулся к палатке за топором и нашел в лесу сухое деревцо, которое приволок к воде. Разрубив его, я разжег костер. Теперь в окружавшем пространстве присутствовали все четыре основные субстанции бытия: воздух, вода, земля и огонь. Жизнь достигла такой полноты, что добавься сейчас еще что-то или кто-то, и ощущение достаточности исчезло бы. И это произошло: у моего костра появилась Надя. Пространство дало трещину.
— Хочешь водочки?
Она стояла передо мной, держа бутылку с двумя кружками в одной руке и пластиковый пакет в другой. Я отказался от водки. Это не испортило ей настроения.
— Тогда я выпью одна, — сказала она, усевшись рядом на песок, и достала из пакета хлеб и соль. — Закуска, — объяснила она.
Надя посыпала хлеб солью, налила себе водки и провозгласила:
— За очередную «замечательную находку»!
Она опустошила свою кружку и, жуя хлеб, сообщила:
— Река, костер — я это тоже люблю. Я тоже вот так же сидела у воды, когда бывала с папой на рыбалке. И в пионерских лагерях, и в школьных походах самое любимое для меня — костры. Я огнепоклонница. Ты знаешь, меня поразило «действо», которое последний кенергиец произвел с бандитами. Я могу себе представить эту сцену воочию: розовая полоса на песке, с одной стороны старик Михаил с распростертыми руками, с другой — босой Леонид, занесший ногу над углями и все не решающийся на них ступить. Я бы не прочь сама это попробовать. Пройти по углям и не обжечься — такое потом вспоминаешь всю жизнь…
Не могу сказать, что меня занимала Надина болтовня. Вдруг она сказала:
— Что такое иррациональные влечения — ты и сам знаешь. Ты им тоже поддаешься — в этом мы похожи.
Я выпрямился от неожиданности — это был совсем другой предмет разговора.
— Твой интерес к славянским рукописям не может быть рациональным, — заявила Надя. — Зачем голландцу древнерусские книги? Что тебе до них лично? Тем не менее ты ими занимаешься. И со мной нечто подобное. Меня тоже притягивают другие страны, другие культуры, а почему — не понятно. Сказать, какая страна меня влечет больше всего? Испания.
Она выдержала паузу и, не дождавшись от меня реакции, продолжила:
— Испанцы гордые. Мне это нравится. Конечно, это представление из романов. Ну и пусть. Твое представление о русских тоже большей частью из книг, правда? История без литературы — скучная материя. В университете мне пришлось заниматься русской историей. На западноевропейское можно было попасть только по протекции, а за меня словцо было замолвить некому. Конечно, и в русской истории много интересного, но она меня подавляет.
— Получается, что мы не похожи, — заметил я.
— Мы выбираем разное, но похожи в том, что не находим себя в своей среде. Не тот пейзаж вокруг, не те люди, всегда тянет куда-то в другое место. Верно?
Она порозовела от возбуждения.
— Так верно или нет? — не отступала она от меня.
— Место — это иллюзия. Не в месте дело, а в потребности перемены мест. Одни люди по своему душевному складу ищут устойчивость, другие настроены на движение.
— Что ж, может быть, — с подозрительной готовностью уступила она и допила свою водку.
