– Ты говоришь правду, старик, – прохрипел Бен Яир. – И твои слова склоняют чашу весов на мою сторону! Они не пощадили Храм, сожгли город, убили всех, кто был там! Стены Ершалаима сравняли с землей и волы распахали то место, где мы жили, плодились, трудились и молились Богу! Теперь римские заставы стерегут каждую дорогу, ведущую к развалинам, и ни один еврей под страхом смертной казни не имеет права ступить на священную землю. Только несколько наших женщин, которых они превратили в блудниц, живут среди камней, чтобы солдаты могли утолять свою похоть! Только несколько наших мужчин, превращенных в рабов, ждут там смерти, выполняя грязные работы! И только шакалы, грязные шакалы растаскивают по пустыне кости покойников, гниющих в Геене без погребения! Только скорбь и запустение царят там, где веками расцветал великий город! И кто еще может надеяться, что завтра Сильва пощадит кого-то из нас?
Глава 15
Израиль. Иудейская пустыня.
Наши дни.
– Зайд? – спросил профессор Кац, неуверенно. – Зайд, это ты?
Стоящий перед ними бедуин был одет в галабею, ветер трепал края его белой куфии, мешая рассмотреть лицо. Оружие было направлено в сторону незваных гостей, но именно в сторону, а не на них.
– Зайд? – повторил вопрос профессор. – Узнаешь меня? Я – Рувим Кац, твой командир! Помнишь?
Бедуин не двигался, ничего не отвечал, но и ствол не опускал.
– Рувим…. Помнишь?
– Ты – Рувим? – спросил высокий человек. – Я не Зайд, я его старший сын. Отец говорил о тебе. Мало говорил.
Зайд
Разговор шел на иврите, Арин тихонько, едва шевеля губами, переводила. Шагровский уже немного попривык к гортанному звучанию языка, различал отдельные слова и предложения, хотя понимал мало что. На его слух, произношение высокого мужчины в «арафатке» почти не отличалось от дядиного.
– Он никогда не был говорлив, – ответил профессор Кац. – Я, вообще, удивлен, что он упоминал меня.
– Он видел тебя по телевизору, – пояснил старший сын Зайда. – Ты выступал, говорил, что копаешь старые города и могилы. Отец сказал – ты был справедливым командиром.
– Он так и сказал?
– Да. Я тоже служил в ЦАХАЛе, как гашаш.
– Если ты был таким же гашаш, как твой отец, я завидую твоему сержанту.
Сын Зайда опустил карабин стволом вниз. Это было равносильно рукопожатию.
– Ты хотел видеть отца?
– Да.
– У тебя к нему дело?
Рувим замялся.
– Ты никогда не приходил к нам в дом, – сказал бедуин, поправляя куфию. У него было худое аскетичное лицо с глубоко посаженными темными глазами – этакий семитский тип, хоть сейчас икону пиши. – Много лет прошло с тех пор, как вы с отцом служили вместе. Теперь ты пришел. Не один. На одежде кровь, вы все в пыли. Женщина ранена. Ты тоже.
Он помолчал немного.
– Если бы ты сказал, что приехал увидеться с аба
[22], я бы принял тебя за лжеца. Или сумасшедшего. Говори, что тебе нужно.
– Погоди-ка, Якуб, – голос, который позвал бедуина, принадлежал пожилому человеку. И этот человек не привык повторять что-либо дважды.
Этот мужчина, вышедший из пристройки, тоже был высок, еще более худ, даже, скорее, не худ, а высушен годами и жарким израильским солнцем. Лицо, полускрытое «арафаткой», очень походило на сыновье, но возраст бедуина был близок к дядиному и морщины глубоко прорезали его лоб, скопились у глаз и у крыльев крупного семитского носа.
– А ты изменился, Рувим, – сказал Зайд. – Я бы не узнал тебя, если бы не видел передачу по телевидению. Я думал, ты по-прежнему воюешь. А ты, оказывается, копаешь могилы….
Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом сделали несколько шагов навстречу и пожали руки.
– Ты тоже поменял профессию, – заметил Рувим осторожно.
– Я в неё вернулся, – отметил бедуин без улыбки. – Мой прадед выращивал скот, мой дед делал то же самое, отец разводил овец. Теперь и у меня стадо. Якуб закончил технион, но тоже решил остаться со мной. Двое младших осели на Севере и живут не так, как жили предки. Это нехорошо для нашего племени, но их жизнь – это их жизнь. Зайдите в гости, Рувим, я вижу, что вы спешите, но о делах лучше говорить в тени.
* * *
В хижине работал кондиционер!
Переход от обжигающего зноя к нормальной температуре был настолько неожиданным, что Арин бросило в дрожь и она обхватила себя за плечи здоровой рукой, дядя с облегчением выпустил из легких горячий воздух и вытер покрытый испариной лоб относительно целым рукавом рубашки. Валентин же прохладе обрадовался, но тут же почувствовал, как стремительно остывают на нем капли пота и услышал запах собственного тела и одежды. Радости это, честно говоря, не прибавляло.
Несмотря на традиционно убогий внешний вид, жилище Зайда было опрятно внутри. Земляной пол, там, где он не был накрыт циновками, чисто выметен. Очаг, сложенный по традиции из крупных камней, контрастировал с ЖК-панелью, подключенной к спутниковому ресиверу последней марки. Тут же, возле кухонной утвари, аккуратно размещенной в углу общей комнаты, на низком и, судя по всему, старинном сундуке, лежал небольшой лэптоп с торчащим из порта модемом. Увидев компьютер, Валентин едва не рванулся к нему, но поймал взгляд дяди и сдержался. Средневековье в доме Зайда прекрасно уживалось с новшествами современной цивилизации. Сам дом, построенный из камней, шкур, кусков брезента, плетеных циновок, веток, жести, вместо одной из стен опирался на скалу, вдоль которой тянулись по земле змеи проводов от солнечных батарей и дизель– генератора.
Женщина, встретившая гостей в хижине, была одета, как и ее предки пару сотен лет назад: в вышитое красным одеяние из плотной ткани, но оставляющее открытым лицо.
– Моя жена, Хавва, – сказал Зайд, и едва заметно кивнул головой.
Хавва была похожа на мужа (ведь известно, что жена и муж становятся похожи друг на друга после долгой совместной жизни) – то же вытянутое, худое лицо, прорезанное вертикальными морщинами, та же смуглая обветренная кожа, но, несмотря на возраст, в ее чертах просматривалась былая суровая красота.
Она подала гостям воду для умывания – водопровода, естественно, не наблюдалась и вся вода в доме находилась или в кувшинах или в канистрах, которых, наверное, было очень много, во всяком случае, на гостях её не экономили и всем троим удалось смыть с рук и лиц грязь и кровь последних дней. Подхватив тяжелый таз с грязной водой, женщина исчезла в «кухонной» части дома, загремела посуда. Слышно было, как затрещало пламя в очаге, запахло съестным и от этого все трое беглецов невольно сглотнули слюну. Сухой паек плохой заменитель полноценной еде.
