– Красивая девушка, – сказал бедуин, глядя на Арин. – И парень крепкий. Хорошая была бы пара. Жаль.
– Я хочу с ними поговорить….
– Думаешь, стоит?
– Попробую.
– Они тебя не бросят одного, – покачал головой бывший следопыт, подавая Рувиму еще один автомат. – Ты бы не ушел – и они не уйдут. Тем более, что ищут не одного тебя, а вас вместе. И найдут каждого из троих, если умеют искать….
– Они умеют.
– Вот почему я говорю – жаль. Была бы красивая пара. Ты видел, как они смотрят друг на друга?
– Видел. Ладно, рано нас хоронить. Еще повоюем! Обещаю, сержант, если выживем и у них все сложится, я тебя приглашу на свадьбу.
– Хорошо, – Зайд был совершенно серьезен. – Если пригласишь – я приду.
– Ну, все, – сказал Рувим, разгибаясь. – Давайте-ка, ребята, воду в кузов. Давай, давай, Валентин! Я приму!
Он действительно ловко принял на руки тридцатилитровый бак с питьевой водой и легко, словно тот ровным счетом ничего не весил, переставил его к задней стенке кабины.
– Прощаемся – и поехали.
Он протянул руку бедуину.
– Спасибо тебе, Зайд. Извини, что без приглашения….
– Ничего.
– Туда раба!
[35] – Арин не стала протягивать хозяину руку, просто склонила голову в благодарность.
– Туда раба, – Валентин и Зайд обменялись рукопожатием.
– Нам пора, – Рувим развел руками и полез в кабину «Тойоты». – Будь осторожен, Зайд. – сказал он, опуская стекло. – Скоро они будут у тебя. Не отрицай, что я тут был. Но машину я угнал, держа тебя под прицелом. Куда поехал – неизвестно. В общем, ты сам знаешь, что в таких случаях говорить….
– Не волнуйся, – сказал бедуин. – Я взрослый.
Арин с Валентином тоже устроились в кабине – для троих салон был тесноват, и хотя из кондиционера дул не холодный, а лишь слегка прохладный воздух, внутри пикапа было куда уютнее, чем снаружи.
– Удачи тебе, сержант!
– И тебе, капитан! Тебе она сейчас нужнее.
Сержант Воу похлопал ладонью по горячему металлу крыши.
– Вперед, Рувим. Отсюда – прямо на запад. Смотри за следами шин – выберешься на проселок. Оттуда – чуть севернее – будет шоссе. Не заблудись.
«Такома» взревела стареньким дизелем и бодро покатилась вниз по склону.
Бедуин смотрел вслед пылящему пикапу, а потом негромко позвал:
– Якуб!
– Я здесь, отец.
– Поедем. Надо убрать вездеходы от дома.
– Будут гости?
– Да, – лаконично отозвался Зайд, оглядывая из-под ладони окрестность. – Сегодня. Может через час. Может через два.
– Хорошо, отец.
– Прячем машины в ближней пещере.
– Да, отец.
– В доме есть патроны?
– Есть, отец.
– Много?
– Достаточно для боя, отец.
– Вот и хорошо. Подготовь все.
– Уже сделано, отец.
– Молодец, – произнес Зайд, не скрывая того, что доволен сыном. – Удачный день! Хорошая сделка! Поехали!
Когда квадроциклы исчезли за валунами, вышедшая из дома женщина замела их следы на слое пыли метлой из сухих тоненьких веток – отпечатки протекторов исчезли, на камнях осталась лишь беспорядочная паутина линий. Потом Хавва посмотрела на северо-восток и вдруг повела ноздрями, будто принюхиваясь. Женщина вытянула шею, на миг прикрыла глаза, отчего стала похожа на хищную птицу, и постояв неподвижно несколько секунд, снова пристально вгляделась в дрожащее марево над пустыней.
Она чуяла горячее дыхание на своей увядшей шее – там, среди скал, заворочался красный ветер
[36], значит, скоро камни пустыни станут жаровней, разогретой градусов до шестидесяти. Надо собрать стадо. И приготовиться к буре. Она обязательно начнется ближе к ночи – тот, кто живет в пустыне с рождения, редко ошибается, предсказывая погоду. Хавва родилась среди скал, среди скал выросла, среди скал воспитывала своих детей. Чутьем настоящего жителя пустыни она предугадывала надвигающийся самум. Он был еще далеко, но его красные скакуны уже сорвались с привязи и летели во весь опор….
Глава 23
Иудея. 70 год н. э.
Крепость Мецада.
Так получилось, что Иегуда видел и Юдифь со спутниками, и появившегося вслед за ними Цаиду. Старик сидел на ступенях, неподалеку от входа в караульные помещения – это был единственный путь в Северный дворец, еще одна предосторожность, придуманная царем Иродом и воплощенная в жизнь его архитекторами. Иегуда был бледен, как Авадон, и сердце его колотилось в груди так, что каждую минуту могло вырваться наружу.
Только что на его глазах плотник Менахем убил всю свою семью: жену, молодую племянницу и четверых детей. Супруга его, миловидная чуть полноватая женщина с печальными, как у лани глазами, и красивым именем Адасса, сама подставила грудь под меч и умерла почти мгновенно, даже не вскрикнув – хлынувшая горлом кровь съела предсмертный стон.
Менахем рухнул на колени рядом с ней, так и не выпустив из рук меч, и завыл, словно раненый пес. Глаза его стали безумны, а ведь Иегуда знал этого доброго мастеровитого человека с первого дня, как пришел в крепость, и был уверен, что плотник никогда не решится поднять руку на близких. Менахем выл, задрав бороду к небу, а его племянница, только что парализованная ужасом, метнулась прочь, надеясь спасти свою жизнь или, по крайней мере, отсрочить конец. Не переставая кричать, Менахем взмахнул лезвием, и девушка рухнула ничком, зажав рукой разрубленный бок. Она попыталась подняться, но разрез был так широк, что вместе с кровью из раны хлынули внутренности, и племянница завалилась на бок, задергала стройными грязными ногами и, пронзительно охнув, умерла.
Иегуда и не пробовал вмешаться – стоявший в двух шагах от него Бен Яир, сжимая в руках меч, недобро косил глазом. Чувство бессилия, которое испытывал старик в этот момент, было настолько сильно, что мир вдруг отдалился, покрылся дымкой, и Иегуде даже показалось, что он вообще утратил способность чувствовать. Словно кто-то другой – нездешний, спокойный и привычный ко всему – глядел, не отворачиваясь, на то, как мирный мастеровой, бравшийся за оружие только по необходимости, сворачивает худую цыплячью шею старшему сыну и наотмашь бьет окровавленным мечом своего среднего, который и не пытается увернуться. Когда на залитые кровью камни упали зарубленными двое мальчишек-погодков – младшие сыновья Менахема – туман рассеялся, и стало так больно, что Иегуда зарыдал без слез, вцепившись остатками зубов себе в ладонь. Он прокусил загрубевшую кожу, и от солоноватого вкуса на языке взбунтовался полупустой желудок – старика вырвало водой, полупереваренными фруктами и желчью.
