10
Фактически это нельзя было назвать ложью. Кевин пришел бы в ярость, если бы узнал, что она собирается сегодня пойти на работу. Она просто не сказала ему об этом.
— Вы уже вернулись? — удивленно спросила медсестра из отделения интенсивной терапии новорожденных.
Пейтон улыбнулась ей и пошла дальше. У нее не было времени на разговоры. Она передвигалась на костылях и выглядела ужасно, хотя чувствовала себя хорошо. Одна бровь была полностью сбрита и имела несколько швов. Вокруг левого глаза виднелись крошечные еще воспаленные рваные раны — от разбившихся стекол. Под глазом красовался синяк пурпурного цвета размером с куриное яйцо. Слабое сотрясение мозга уже прошло. У Пейтон не было ни мучительных приступов тошноты, ни головных болей. Главным ее несчастьем был шов на нижней части ноги — приходилось периодически держать ногу в горизонтальном положении, чтобы не началось кровотечение.
Здравый смысл подсказывал Пейтон, что она может пробыть в клинике не более двух часов. Этого времени было вполне достаточно, чтобы повидаться с коллегами и посетить ежедневную лекцию для педиатров-ординаторов. Она пропустила всего пять дней, включая выходные. Руководитель программы пообещал, что дни ее болезни не будут засчитываться как пропуски лекций. Но это было и так понятно — со временем она будет вынуждена отработать пропущенные лекции. Все ординаторы знали, что пропуск лекции был подобен сделке с ростовщиком: ты берешь взаймы всего один час, а расплачиваешься потом большими неприятностями.
Открыв дверь своим ключом, Пейтон вошла в отделение интенсивной терапии новорожденных. У нее не было здесь никаких особых дел, но она уже почти неделю не посещала свою любимую палату. Маленький Леонардо провел в этой палате первые три месяца своей жизни. Это составляло целый триместр, который он должен был провести в утробе матери. Каждый день его мама приходила покормить его, спеть колыбельную и покачать на руках. Пейтон помогала врачу-неонатологу в течение первых часов жизни малыша на этом свете. Потом она целыми днями ухаживала за ним, пока срок ее стажировки в отделении больницы не закончился. Это произошло два месяца тому назад, но она и после того каждый день навещала Леонардо и его маму. Не потому, что должна была это делать, — просто ей самой очень хотелось.
Она тщательно вымыла руки и вошла в палату. Каждый раз, когда Пейтон заходила в палату интенсивной терапии новорожденных, у нее возникало ощущение тревоги. В палате был мягкий матовый свет, чтобы не тревожить сон младенцев, которые лежали в отдельных секциях в прозрачных пластиковых контейнерах-инкубаторах. Многие из них были недоношенными, причем срок был достаточно большим. Они были подключены к системам жизнеобеспечения, у некоторых младенцев была желтуха, и они спали под особыми лампами. Специальные мониторы фиксировали работу сердца и дыхательной системы. Пейтон сразу же направилась к кроватке Леонардо. Его кроватка была пуста, приборы выключены. У нее перехватило дыхание, в голову полезли страшные мысли.
— Его выписали домой, — сказала медсестра.
— Когда?
— Два дня назад.
Пейтон улыбнулась, радуясь тому, что Леонардо уже дома. Его мама часто говорила, что не дождется, когда сможет гулять с малышом в парке. Пейтон осторожно напомнила ей, что таких маленьких детей еще нельзя выносить на улицу, это опасно для их здоровья. На улице с ребенком можно будет гулять только через двадцать или тридцать дней.
— Великолепные новости, — отозвалась она, хотя ей вдруг стало грустно. Это одна из особенностей ее работы — постоянно видеть, как малыши поступают в палату, а потом их выписывают домой. Но не попрощаться с таким прелестным созданием, как Леонардо, было выше ее сил. Особенно сейчас, когда она потеряла своего ребенка.
— Ты выглядишь несчастной, — заметила медсестра.
— Я очень счастлива, — возразила Пейтон. Она посмотрела на часы. — Думаю, мне нужно вернуться к работе.
Медсестра придержала дверь, пока Пейтон на костылях выходила из палаты. Она прошла уже половину пути до вестибюля, когда почувствовала, что ее мочевой пузырь не в состоянии ждать, пока она доковыляет до женского туалета в конце коридора. Она быстро повернулась и пошла назад к туалету, который находился напротив отделения интенсивной терапии новорожденных. Пейтон вошла и вдруг остановилась, услышав, как кто-то произносит ее имя.
— Ты уже знаешь, что доктор Шилдс вернулась? — Женский голос прозвучал из-за закрытой двери кабинки.
Голоса отдавались эхом от кафельных стен и пола. Пейтон узнала по голосу говоривших. Это были две медсестры из отделения интенсивной терапии новорожденных.
— Правда же, она выглядит ужасно?
— Бедная девочка. Она была такой симпатичной.
Пейтон застыла на месте. Они, наверное, не знали, что она вернулась и зашла в этот туалет.
— Я слышала, что у нее случился выкидыш.
— А я и не знала, что она была беременна.
— Моя сестра работает в отделении «скорой помощи» женской больницы Бригхем. Она видела ее больничную карточку.
— Какое несчастье! Она была бы хорошей матерью.
— Ты действительно так думаешь? Ты ее хорошо знаешь?
— Не очень. Но мне кажется, что она любит детей. Она ведь педиатр.
— А я думаю, что она на самом деле их совсем не любит.
Пейтон часто заморгала глазами, словно отказываясь верить в то, что услышала. Это был еще более страшный удар, чем тот, который нанесла ей мать, когда спросила, хотела ли она оставить ребенка.
— Как ты можешь говорить такое? — возмутилась другая медсестра. — Маленький Леонардо уже не ее пациент, однако она все равно каждый день приходит навестить его.
— В этом все и дело. Она любит больных детей. Они для нее как предмет научных исследований. Уверена, что если она окажется рядом со здоровым ребенком, то даже не будет знать, как с ним обращаться.
Пейтон сжалась, услышав их смех. Она стояла тихо, как мышка. Первой ее мыслью было дать им понять, что она все слышала, наорать на них и поставить на место. Но она не смогла даже сдвинуться с места. Наконец послышался шум смываемой воды. Пейтон чуть не подпрыгнула на месте. Ей хотелось как можно скорее уйти отсюда. Она быстро открыла дверь и пошла к выходу, оставив их обсуждать все ее достоинства и недостатки.
Так резво Пейтон еще никогда не передвигалась на костылях. Она шла, обгоняя спешащих врачей и медсестер, на глаза навертывались слезы. Глупо было плакать из-за сплетен, которые распускают медсестры, но она все еще чувствовала себя беззащитной после потери ребенка. Ей следовало бы выплакать свое горе дома. Сейчас она изо всех сил пыталась успокоиться, чтобы никто из коллег не увидел ее слез.
Пейтон почувствовала, как завибрировал ее пейджер. Пришло новое сообщение. Номера отправителя не было — только сообщение.
«Я тебя люблю», — прочитала она.
