— Тебе что-нибудь хочется? Может, ты голодна?
Не успела я договорить, как раздался один сильный удар.
— Ну да, конечно!.. Прости меня, милая. Сейчас я принесу тебе что-нибудь поесть.
Я сбежала по лестнице, нашла в буфете пресные лепешки и варенье, достала из кладовки кусок сыра, потом подогрела молока и развела в нем ложечку меда, как любила Герти. Мое сердце пело от радости — ведь я снова готовила еду для моей девочки, но когда я возвращалась в спальню, меня неожиданно охватил страх. Я боялась, что найду шкаф пустым, боялась, что все это мне просто приснилось, и Герти по-прежнему мертва.
— Ну, вот и я! — громко сказала я, подходя к шкафу. — Я принесла тебе поесть. Я оставлю еду здесь, у дверцы, ладно?.. — Я прислушалась. — Хочешь, я уйду, пока ты будешь есть?
Один удар.
Всего один — но сколько радости он мне принес!
Я поставила тарелки на пол перед дверцей шкафа.
— Я буду в коридоре, — пообещала я, пятясь к двери.
Выскользнув из спальни, я плотно закрыла за собой дверь и затаила дыхание. От беспокойства и волнения я принялась обгрызать заусеницы на пальцах, и спохватилась, только когда из ранок проступили капельки крови. Чтобы отвлечься, я стала вспоминать, как мы с Герти когда-то играли в прятки в доме или во дворе. Тогда я точно так же ждала, закрыв глаза, и громко считала до двадцати. Наконец я выкрикивала последнее предупреждение «Пора-не пора, я иду со двора!» — и отправлялась на поиски. Когда мне удавалось ее найти, я крепко обнимала ее, поднимала на руки, а Герти смеялась и кричала мне: «Скажи, разве я не лучшая прячунья?»
«Да, милая. Конечно, ты — лучшая в мире!» — отвечала я.
Иногда, впрочем, игра начиналась без предупреждения, в том числе даже когда мы ездили за покупками в город. Бывало, в универмаге я оборачивалась, думая, что Герти идет следом, и обнаруживала, что она исчезла. Я, конечно, немного нервничала, но старалась не подавать виду и терпеливо, как делала дома, ходила между рядами и искала мою девочку. Дощатый пол слегка поскрипывал у меня под ногами, а я заглядывала под полки и стеллажи с мукой, сахаром, солью, содой и крупами, искала в углу за бочками с патокой, за прилавком, и даже в закутке возле угольной печки, где зимой старики любили посидеть, погреть свои старые кости и почесать языки. Я окликала Герти по имени, а другие покупатели — фермеры в комбинезонах или городские леди, зашедшие в магазин за нитками или коробкой стирального порошка — посмеивались и цокали языками. Многие даже принимали участие в игре, вставая так, чтобы закрыть убежище Герти своим телом, а Эйб Кашинг однажды позволил ей спрятаться за прилавком — прямо под кассовым аппаратом. Пока я ходила по всему залу, он знай посмеивался в усы, да кормил Герти ирисками и лакричными леденцами.
Но сегодня мы с Герти играли в новую игру, и я не была уверена, что знаю все правила.
Текли минуты. Я стояла неподвижно и прислушивалась.
Наконец я услышала скрип петель отворяемой дверцы, потом по полу заскребла тарелка, которую кто-то тащил. Мне ужасно хотелось увидеть Герти хоть одним глазком — увидеть и убедиться, что она действительно восстала из мертвых, но я не посмела. Собрав все силы, я сумела удержаться и не приоткрыть дверь. Я даже не попыталась заглянуть в замочную скважину, потому что не знала, к чему это может привести.
На некоторое время в спальне снова воцарилась тишина, потом раздался звон бьющегося стекла. Для меня это оказалось уже слишком, и я рывком распахнула дверь, но успела увидеть только, как закрывается шкаф. Тарелка была перевернута, лепешки, варенье и сыр валялись на полу, а стакан с молоком оказался разбит вдребезги.
— Мне очень жаль, что тебе не понравилась еда, — сказала я, прижав ладонь к дверце шкафа. — Но мы можем попробовать еще раз. Я приготовлю что-нибудь, что тебе точно понравится. Хочешь, я испеку для тебя твое любимое печенье с патокой?
Еще один удар — тише и слабее, чем первый.
Я снова села на пол, не обращая внимания на разлитое молоко, которое промочило мне ночную рубашку.
— Я очень рада, что ты здесь, что ты вернулась. Ведь ты здесь, правда?
Один удар.
Я снова прижала руку к дверце и погладила шершавое дерево.
— Ты останешься? Я имею в виду — останешься, насколько сможешь?
Удар.
Я знала, как отреагирует Мартин, если я все ему расскажу. Знала, но мне было все равно. Меня не волновала даже мысль о том, что, возможно, я действительно сошла с ума, как и предполагал Лусиус, и все это мне только мерещится. Главное, Герти вернулась.
Моя Герти!
Все остальное не имело значения.
Мартин
25 января 1908 г.
Все утро Мартин проблуждал в лесу. Он без труда обнаружил свежие следы крупного оленя и двинулся по ним, но зверь как будто дразнил его. Он выписывал круги и петли, но ни разу не показался Мартину на глаза, хотя каждый раз казалось, что стоит только охотнику прибавить шагу, и он увидит добычу вон за тем кустом, вон за той группой деревьев. Порой ноздри Мартина ловили даже запах — густой и острый, чуть мускусный запах дикого животного, но, увы — олень оставался недосягаем. А добыча была бы знатная, думал Мартин, разглядывая цепочку следов на снегу. Копыта у оленя были не меньше четырех дюймов длиной, значит, он действительно мог бы обеспечить их мясом надолго.
Не забывал Мартин и о Саре. Его пугала уверенность жены, что Герти жива и сидит в стенном шкафу в спальне, но что́ с этим можно поделать, он не представлял. Надо будет посоветоваться с Лусиусом, решил он наконец и, посмотрев на солнце, повернул назад, к дому. Торчать в лесу и дальше было, скорее всего, бессмысленно: олень не давался в руки, а Мартин действительно собирался в город по делам. Заодно можно и потолковать с братом.
Когда он вернулся домой, был, наверное, уже час пополудни, и Мартин понял, что должен спешить. Не заходя домой, он оседлал лошадь и вывел ее из хлева. Взгляд его непроизвольно устремился к окну их с Сарой спальни на втором этаже. На душе у Мартина было неспокойно; наверное, ему следовало бы проведать жену, но она, скорее всего, спала, а ему действительно нужно было поторапливаться. В конце концов, его разговор с Лусиусом может принести Саре большую пользу, а если он сейчас ее разбудит… Нет, лучше ее не беспокоить, подумал он и, сев в седло, выехал со двора.
До города было больше трех миль, но погода стояла ясная, хотя и морозная, а снег на дорогах был давно сметен или укатан, так что он мог ехать рысью и даже скакать галопом, если бы, разумеется, ему это понадобилось.
Поначалу дорога шла через лес, который подступал к ней почти вплотную. Светило солнце, зеленела хвоя молодых сосен, в ветвях перекликались синицы и белки. Потом навстречу Мартину попался фургон с тентом; возница приподнял шляпу в знак приветствия, и он помахал в ответ, хотя и не понял, кто перед ним: лицо мужчины было замотано шарфом чуть не до самых глаз. Вскоре лес кончился, и Мартин миновал ферму Тернеров, а затем и кузницу Лестера Джуитта, которая находилась уже на окраине Уэст-Холла. Еще немного, и впереди показалась центральная городская площадь с эстрадой для оркестра, на крыше которой лежала толстая снеговая шапка. Здесь Мартин свернул налево и поехал по Мэйн-стрит. Напротив единственной городской гостиницы, которой владели Карл Гони и его жена Ссали, он невольно придержал лошадь: на первом этаже гостиницы находился бар, в котором каждый вечер собирался за стаканчиком виски своеобразный «мужской клуб». Увы, денег на подобное времяпрепровождение у Мартина уже давно не было.
