Он предпочел бы не становиться духовным пастырем, однако, когда его все-таки избрали, он принял эту честь, став на путь самопожертвования, и поклялся, как клялись его предшественники, что выполнит волю Иисуса.
Один из присутствовавших кашлянул. Аддай понял, что тот хочет что-то сказать, и обратился к нему: Говори, Талат.
— Мы не должны позволять, чтобы подозрения разожгли огонь, который испепелит в нас доверие друг к другу. Я не верю, что среди нас есть предатель. Нам просто приходится бороться с могущественными и умными людьми, которые смогли воспрепятствовать обретению нами того, что по праву принадлежит нам. Нам нужно снова взяться за это дело и выработать еще один план, и, если у нас опять ничего не выйдет, мы все равно предпримем и следующие попытки. Сам Господь решит, когда посчитать нас достойными успешного завершения нашей миссии.
Талат замолчал, ожидая реакции Аддая. Седина сделала шевелюру Талата белой как снег, а морщины придавали лицу этого старика мудрое выражение.
— Прояви снисходительность к этим троим избранным, — предложил еще один из людей в черном, которого звали Баккалбаси.
— Снисходительность? Ты считаешь, Баккалбаси, что мы сможем выжить, если будем проявлять снисходительность?
Аддай скрестил руки на груди и глубоко вздохнул.
— Иногда мне кажется, что вы ошиблись, избрав меня, что я — не тот пастырь, который нужен Иисусу в такую эпоху и при существующих обстоятельствах. Я соблюдаю пост, каюсь и прошу Господа укрепить меня, просветить меня и указать мне дальнейший путь, но Иисус не отвечает мне, не посылает мне никаких знамений…
Голос Аддая был полон отчаяния, но этот человек все же сумел быстро взять себя в руки.
— Но пока я пастырь, я буду совершать те поступки и принимать те решения, которые мне подсказывает моя совесть, причем с единственной целью — вернуть нашей Общине то, что дал ей Иисус, и добиться для всех нас процветания, а прежде всего — безопасности. Господь не хочет, чтобы мы умирали, он хочет, чтобы мы жили. Ему больше не нужны мученики.
— Что ты сделаешь с этими парнями? — спросил Талат.
— В течение некоторого времени они будут жить в уединении, молясь и соблюдая пост. Я буду наблюдать за ними и, когда наступит надлежащий момент, верну их в их семьи. Но они все же должны понести кару за этот провал. Поскольку ты, Баккалбаси, являешься хорошим математиком, ты и займешься расчетами.
— Какие расчеты я должен сделать, Аддай?
— Я хочу, чтобы ты вычислил, могут ли в нашей среде быть предпосылки для предательства, а еще подумай, как и по какой причине происходит утечка информации.
— Так ты, стало быть, поверил домыслам отца Зафарина?
— Да. Мы не должны закрывать глаза на очевидное. Мы выявим предателя, и он умрет.
Людям в черном стало немного не по себе: они знали, что Аддай не бросает слов на ветер.
Когда они возвратились в комнату, где их ждали трое немых, они увидели, что немые и их отцы стоят на коленях и молятся, склонив головы. Аддай и восьмеро в черном снова сели на свои места.
— Поднимитесь, — приказал Аддай.
Дермисат молча, плакал. У Расита во взгляде сверкал гнев, Зафарин же выглядел спокойным.
— Чтобы очиститься от греха своего провала, вы будете молиться и поститься в течение сорока дней и сорока ночей. Для этого вы останетесь здесь, со мной. Вы будете работать в саду, пока хватит сил. Когда назначенный срок закончится, я скажу вам, что делать.
Зафарин озабоченно посмотрел на своего отца. Тот понял смысл взгляда сына и обратился к Аддаю:
— Ты позволишь им попрощаться с семьями?
— Нет. Искупление уже началось.
Аддай позвонил в маленький колокольчик, стоявший на его столе. Через несколько секунд в дверях появился тщедушный человечек.
— Гунер, проводи их в комнаты, выходящие в сад. Выдай им соответствующую одежду, а еще воду и сок. Это будет их пищей, пока они находятся здесь. Расскажи им о распорядке дня и правилах поведения в этом доме. А теперь ступайте.
Трое юношей обнялись со своими отцами. Прощание было коротким: они боялись снова вызвать гнев Аддая. Когда юноши вышли вслед за Гунером, Аддай сказал:
— Возвращайтесь домой, к своим семьям. Вы снова встретитесь со своими сыновьями через сорок дней.
Мужчины поклонились и поочередно поцеловали ему руку, а затем почтительно склонили головы перед восемью соратниками Аддая, которые оставались неподвижными, словно статуи.
Когда отцы юношей ушли, люди в черном вышли из комнаты. Аддай повел их по окутанному полумраком коридору к маленькой закрытой двери. Он отомкнул ее ключом. За дверью была молельня, там люди в черном и Аддай провели остаток дня.
Ночью Аддай не спал. Хотя он простоял несколько часов на коленях и теперь они болели, он все равно чувствовал, что должен наказать себя физически. Бог знал, как Аддай любил его, но эта любовь не была достаточным основанием для того, чтобы простить Аддаю его вспыльчивость, которую он никак не мог искоренить в своей душе, а ведь она была явно от лукавого.
Когда Гунер тихонько зашел в его комнату, рассвет уже давно перешел в утро. Верный слуга принес Аддаю чашечку кофе и кувшин с питьевой водой. Он помог Аддаю подняться на ноги и сесть на единственный стул, имевшийся в этом аскетическом жилище.
— Спасибо, Гунер, кофе поможет мне собраться с силами для нового дня. Как там немые?
— Они уже некоторое время работают в саду. Их дух сломлен, а глаза покраснели от слез, которые они не смогли сдержать.
— Ты не одобряешь назначенного им наказания, так ведь?
— Я подчиняюсь тебе, я ведь твой слуга.
— Нет! Не слуга ты мне! Ты — мой единственный друг, и ты это прекрасно знаешь. Ты помогаешь мне…
— Я тебе служу, Аддай, и служу хорошо. Моя мать отдала меня тебе в услужение, когда мне было десять лет. Она считала за честь то, что ее сын будет тебе служить. Умирая, она попросила меня, чтобы я всегда заботился о тебе.
— Твоя мать была святой женщиной.
— Она была простодушной женщиной, принимавшей учение своих предков без тени сомнения.
— Так что же, у тебя есть сомнения в нашей вере?
— Нет, Аддай, я верю в Господа Бога и Иисуса, но я сомневаюсь в правильности того, что духовные пастыри нашей Общины уже несколько веков охвачены одержимостью. Бога нужно любить всем сердцем.
— Ты осмеливаешься подвергать сомнению сами основы существования нашей Общины! Ты осмеливаешься говорить, что святые пастыри — мои предшественники — ошибались! Думаешь, легко выполнять заповеди наших предков?
Гунер наклонил голову. Он знал, что Аддай нуждается в нем и любит его как брата, потому что он был единственным, кто был близок к Аддаю. Пробыв его слугой много лет, Гунер знал, что только перед ним Аддай именно такой, какой он есть на самом деле: вспыльчивый человек, обремененный тяжестью возложенной на него ответственности, не доверяющий никому и величественно демонстрирующий свою власть всем и каждому, но только не ему, Гунеру, стирающему его одежду, чистящему его костюмы, поддерживающему порядок в его спальне. Только он, Гунер, видел, как у Аддая гноились глаза и каким он был потным и грязным после того, как переболел лихорадкой. Только он, Гунер, знал о допущенных этим человеком промахах и о его отчаянных попытках выглядеть величественным перед людьми, духовным пастырем которых он являлся.
