– Надеюсь, вы на нас не в обиде? – дружески осведомляется он на весь зал.
В обиде ли я на них? А ведь пожалуй что и в обиде. Уж больно жесток был розыгрыш. Впрочем, столько во мне сейчас намешано взаимоисключающих чувств, что поди пойми, которое из них сильнее. Тут и досада на собственную доверчивость, и злость на устроителей, и счастье при мысли о том, что весь приключившийся со мной кошмар оказался не более чем шуткой.
– Вы действительно полагали, будто страна, в которой вы живёте, взяла вдруг и рухнула?
Зал освещён не менее ярко, чем сцена. Нахожу глазами актёра, исполнявшего роль Горбачёва. Он откидывается на спинку кресла и приветливо машет мне ладошкой.
– Да… – сипло признаюсь я.
– И вас не удивило, с какой лёгкостью это произошло?
– Удивило…
– И тем не менее вы ничего не заподозрили?
– Нет…
– Почему?
– Знаете… – В горле становится шершаво, я откашливаюсь. – Всё было так достоверно…
– Поаплодируем исполнителям! – восклицает ведущий – и публика отвечает рукоплесканиями.
– Ну хорошо, – продолжает он. – Девяностые годы! Танки палят по Белому дому… И неужели ни разу в ваше сердце не закралось сомнение в подлинности происходящего? Чтобы глава государства расстрелял из танков Парламент! Да и сама мысль, будто ведущую мировую державу может возглавить алкоголик, не отвечающий за собственные поступки…
Актёр, игравший Ельцина, с благостной широкой улыбкой кивает мне сединами из зала.
Я виновато развожу руками. Мне нечего сказать.
– Тогда поприветствуем тех, кто создавал эти замечательные спецэффекты! Танки! Выстрелы! Горящий Белый дом!
Гром оваций.
– А люди? – дождавшись относительной тишины, укоризненно вопрошает ведущий. – Вы же знали их бог знает сколько времени! И вас не смутило, что ваши знакомые, вчерашние борцы с религией, словно по мановению волшебной палочки, все как один стали ревностными православными? Все эти бывшие комсорги, парторги, преподаватели научного атеизма… Так бывает вообще?
– Своими глазами видел… – смущённо бормочу я.
В зале весёлый смех.
– Как же вы плохо думали об окружающих! – насмешливо сетует ведущий. – Вы полагали, будто они и впрямь, дай им волю, способны разграбить родную страну, разорить своих лучших друзей, даже подсылать к ним наёмных убийц… Вслушайтесь! Сами термины: «обуть», «заказать», «развести»… Мы ведь нарочно подбирали самые нелепые, самые, извините, дурацкие глаголы. Мы ждали, что вы по меньшей мере насторожитесь! А вы приняли всё как должное…
Я готов провалиться сквозь настил – вроде пушкинского Дон Гуана.
– Аплодисменты сценаристам!
Аплодисменты.
– Вот в зале сидит ваша бывшая сокурсница, – слышу я патетический голос ведущего. – Вы её хоронили…
– В закрытом гробу… – сдавленно подтверждаю я.
– Да! – жёстко отзывается он. – Ну и как вам могло вообще прийти в голову, что найдётся человек, способный запытать её до смерти? За какие-то бриллианты!..
Светка сидит во втором ряду. Живёхонькая, рот до ушей, и показывает мне в восторге большой палец.
– Ваша простота приводила нас в отчаяние, – нарочито трагически изрекает ведущий. – Я не знаю, кем нужно быть, чтобы поверить, будто, избавившись от надзора Советской власти, братские народы немедленно перессорятся. Мы инсценировали распрю русских с молдаванами из-за Приднестровья – и вы поверили! Потом распрю с Чечнёй! С Грузией! Вы и в это поверили… Тогда мы пошли на откровенный бред: стравили (якобы, разумеется, стравили!) русских с украинцами… Казалось бы, что может быть абсурднее! Но вы поверили и в это… – Он приостанавливается и, выдержав паузу, сухо, чуть ли не с брезгливостью приказывает помощнице: – Вручите ему букет!
Оркестр играет туш. В руках у меня оказывается огромный букет, заслоняющий ползала. Украдкой скашиваю глаз за кулисы, где теснятся радостно скалящиеся рабочие сцены, – и страшная мысль поражает внезапно мой разум.
А ведь при Советской власти не было таких телепрограмм!
Неужто всё это розыгрыш?!
02.06.2014
Клопики
Просыпаюсь, переворачиваюсь навзничь, и первое, на чём останавливается взгляд, – два «клопика» на потолке. Один – прямо надо мной, другой – поближе к люстре.
Свежие, тёмно-розовые. Минут через пятнадцать сольются с окружающим фоном, вылиняют, поблёкнут.
– С добрым утром, – приветствую их, потянувшись. – Милости просим в наши пенаты. Увлекательных зрелищ не обещаю, но…
Пришельцы безмолвствуют и вообще делают вид, будто сказанное к ним не относится. Выбираюсь из-под простыни, влезаю в тапки и в чём мать родила, не таясь, дефилирую в туалет. На косяке аккурат напротив унитаза расположился ещё один «клопик», побледнее. Должно быть, чуть раньше приполз. Чей же это, хотелось бы знать, десант? Кто вас, «клопики», ко мне запустил: соседка слева или соседка справа? Наверное, слева. Ту, что справа, голые мужики вроде бы уже интересовать не должны.
– Ай-ай-ай… – укоризненно говорю я микроскопическому соглядатаю. – И не стыдно?
Воссевши на стульчак, запрокидываю голову, оглядываю чистые белёные углы. Удивительно, однако с некоторых пор (сами знаете, с каких) куда-то подевались пауки: то ли механическая мелюзга достала их радиоволнами, то ли самим фактом своего присутствия. Соседка (та, что справа, пенсионерка) тревожится, говорит, будто паук – к деньгам, стало быть, отсутствие пауков – к безденежью. Мне бы её заботы!
Не знаю, кто окрестил «клопиков» «клопиками», но словцо настолько всем пришлось по вкусу, что официальное их название забыто напрочь. Кругленькие крохотульки, в неактивированном состоянии сохраняющие рубиновый оттенок, – конечно, «клопики». Вдобавок состоят в близком родстве с «жучками». Разница в чём? «Жучок» только подслушивает, а «клопик» ещё и подсматривает.
Дверной (точнее, бездверный) проём, разделяющий коридорчик и комнату, прорублен прежними владельцами квартиры чуть не до потолка и превращён в турник. Большое им за это спасибо!
Прежде чем стать на цыпочки и ухватиться за металлическую трубу, обметаю её веником, а то был уже случай: взялся не посмотрев и раздавил одного, причём с омерзительным влажным хрустом. Чёрт знает, из чего их делают: внутри что-то липкое и клейкое, как сироп.
Итак.
Веник – в угол, пять раз подтянуться прямым хватом, пять раз обратным, двадцать раз отжаться от пола на широко раскинутых руках, мельком взглянуть в зеркало и с удовлетворением отметить, что отразившийся там обнажённый мужчина молод не по годам. Рыло, правда, не новое, но тут уж ничего не попишешь.
Оба «клопика»-новосёла успели к тому времени порядком обесцветиться, хотя врождённой розоватости не утратили.
