— Мы знаем, Кридмур. Мы были рядом.
— Она много чего рассказывает. После всего стала такой разговорчивой!
— Мы знаем все, что известно тебе.
— Жаль, что не наоборот. Так что за человека вы ищете?
— Генерала. Враг лишил его разума.
— Это я знаю. Вы уже говорили. Теперь имя скажите. Здешние врачи с полдюжины пациентов «генералами» кличут. А тех, у кого вообще имен нет, — во много раз больше. Давайте начистоту. Мы ищем черного или белого? Толстого или худого?
— Кожа темнее, чем у тебя. Старый. Для нас все люди на одно лицо, Кридмур.
— Очень помогли, ничего не скажешь. Да тут темнокожих стариков пруд пруди!
— Кридмур, искать старика пока бессмысленно. Сперва нужно найти способ устранить Духа, который его стережет.
— Убийство подождет. А медсестричка тем временем рассказывает, что эта Альверхайзен, докторша с севера, взяла под опеку смуглого бородатого старика. А сама владеет какими-то жуткими северными премудростями — гипнозом, целебным электричеством, лекарствами... Может, это он нам нужен?
— Возможно. Если это он и ей удастся выведать тайны, которые хранит его память, ее придется убить.
— Посмотрим. Но с моим везением, чую, мы этого генерала найдем только в самый последний момент.
— Неправда. Тебе всегда везло, Кридмур. Поэтому мы тебя так долго терпим.
Кридмур сделал последний широкий взмах кистью, покрывая стену свежей голубой краской:
— Ладно. По-моему, мне стоит передохнуть.
Он присоединился к компании игроков в карты. Не только из желания отдохнуть — игравшие были важными людьми в госпитале.
Сичел — главный повар, Ренато пятнадцать лет бродил по северо-западу континента в поисках пациентов для госпиталя, а теперь охраняет южный забор. Хамза — доктор, один из немногих с медицинским образованием, закончил университет Варситтарта в Джаспере. Заведение, насколько известно Кридмуру, довольно престижное.
Спускаясь вниз, он остановился у дверей палаты на втором этаже:
— Я кое-что придумал.
На кровати у окна лежал одноногий юноша. Правая сторона его лица была ослепительно красива, а левая оплыла, как мороженое. Единственным оставшимся глазом он буравил трубу на крыше — так, словно хотел, чтобы она лопнула от его взгляда.
Кридмур прислонился к окну:
— Эй, Малыш!
— Пошел ты...
Все в госпитале звали его Малыш, так было записано в книге учета, и никто не знал, было ли у него другое имя, — откликался он только на Малыша. Он вообще редко на что-либо откликался. Прибыл он с последней группой пациентов, через три дня после Кридмура. Малыш был чем-то жутко недоволен — видимо, полученными увечьями. Вставал с постели редко, а встав, принимался ковылять по коридорам, кричать, огрызаться и угрожать медсестрам. Всем казалось, что он вот-вот натворит нечто такое, отчего Дух уничтожит его раз и навсегда, и будет ему поделом.
— Эй, Малыш. В карты играешь?
— Как тебя звать, придурок? Какль, так ведь?
— Кокль. Но лучше зови меня Джон. Так играешь в карты или нет?
— А какой в этом толк?
— А какой вообще в жизни толк?
Малыш повернул голову и уставился на Кридмура.
Кридмур пожал плечами:
— Можно было бы распотрошить карманы местных придурков. Но если ты занят...
— Зачем, Кридмур?
— Он мне нравится. Напоминает меня в его годы.
— Он увечный. Бесполезный. Мы его не примем.
— Не бесполезный. Вовсе нет. Мы просто еще не знаем, когда он нам пригодится.
Играли они в пустой операционной в подвале восточного крыла. Вечером там было прохладно. На влажных стенах быстро появлялась плесень, которую приходилось отскабливать. Сичел принес из кухни виски. Они сидели на жестких деревянных стульях, расставленных вокруг операционного стола
— Из Клоана дурные вести, — сказал Сичел.
— Трагедия, — кивнул Кридмур. — По мне, виновата Линия. Немотивированная агрессия. Но не будем менять тему. Сичел, друг мой, что у тебя?
Сичел нахмурился, словно подмигнул пустой, скрытой шрамом глазницей. Он швырнул карты на стол. Одни Локомотивы — карты скверные.
— Будь проклят тот день, когда ты сюда явился, Кокль.
— Не кипятись. Это гостеприимный дом. Дух прощает всех, даже тех, кому везет в картах.
Кридмур напомнил себе, что сейчас ему лучше проигрывать. Когда соперники думали, что выигрывают, они становились разговорчивыми.
— Так и есть, — согласился Ренато, раздавая карты, — он все прощает.
Серьезный, как всегда, Ренато глотал слова — у него была раздроблена челюсть, и он прикрывал ее красным платком. Карты ему выпали хорошие, подумал Кридмур, в основном Стволы.
— Да, это верно, — сказал Сичел.
— Вздор, — сказал Малыш, сидевший в одиночестве на дальнем конце стола.
— Ну, ну, — покачал головой Ренато. — Ему нужно просто дать время. Ляг, расслабься, позволь Духу делать свое дело, и...
— Не нужно мне ничего прощать. Пусть прощения просят те уроды, которые все это со мной сотворили. А я их прощать не хочу. И сидеть здесь и гнить, как последний трус, тоже не собираюсь. Я собираюсь...
— Вот доиграешься и помрешь где-нибудь, — сказал Сичел.
— И что?
— Ты ведь солдатом был, так? Значит, тебе есть за что просить прощения. Не важно, на чьей ты воевал стороне. Дай я тебе одну историю расскажу. Двадцать лет назад... — начал Ренато.
Дальше Кридмур уже не слушал. Двадцать лет назад Ренато сражался на стороне богатого южного барона-выродка, присягнувшего в верности Стволам. Теперь его земли и, что главное, нефтяные скважины принадлежали Линии. Ренато был ходячей энциклопедией баек и притч о войне. Каждую из них венчала мораль о прощении, исцелении и, что важнее всего, о важности обращения к Духу, способному переложить ношу с плеч человека на свои метафизические плечи и унести ее прочь...
Кридмур обратил на себя внимание Малыша и закатил глаза.
Сичел начал свой собственный рассказ, что-то о женщине, которая последовала за армией и погибла в битве при Габбард-Хилле.
Доктор Хамза прервал его признанием в том, что в бытность студентом в Джаспере он любил заложить за воротник. Старых вояк его рассказ не впечатлил, но возмущаться они не стали.
Чтоб не терять сноровки, Кридмур ввернул пару небылиц о собственных солдатских подвигах. Притворился, что раскаивается в неких неназванных и несуществующих грехах, которые совершил в битвах у пролива Печин и Мельницы Хуки. Ренато и Сичел слушали с серьезными лицами.
