– Получается, что Алевтина уехала и за прилавок встала сама Людмила? – на всякий случай спросил Борис.
– Нет, ничего такого не получается. Чтобы она – и за прилавок?! Она мужа своего поставила, Николая. Зачем ей на морозе торчать, когда для этого муж есть? Она лучше дома поспит или денежки посчитает.
– Да, не любите и вы Людмилу…
– А за что ее любить-то? Вот сами познакомитесь и поймете, что она за человек… Хамка, каких свет не видывал. И постоянно-то ей казалось, что ее обворовали, что-то украли, испортили, подрезали… Она столько крови у Али выпила! Но все равно в ней есть, конечно, и хорошее, иначе бы Алевтина у нее так долго не задержалась. При всей конфликтности Людмилы с ней все равно можно ладить. Главное – приспособиться, понять, как с ней себя вести, не обращать внимания на ее грубость. Дело в том, что она очень способная в плане торговли баба. У нее нюх: какой товар лучше взять, чтобы не залежался. Да и место она арендовала на рынке бойкое, где больше всего покупателей проходит. Вы мне скажите, а кто убил Алю? И, главное, за что?
– Вот если бы вы мне признались, зачем Аля поехала в Москву, и я бы вам кое-что рассказал. Но вы же молчите, говорите, что ничего не знаете о ее звонках Чагину, об их договоренности…
– Чагину? Вы хотите сказать, что она ездила к нему?! Но зачем? Разве он не женат? Алевтина мне сама рассказывала, что он женился и у него маленькие дети… Что ей от него надо было? Может, он собирался дать ей хорошую работу и она решила от меня это скрыть? Вы поймите, я ничего, правда, ничего об этом Чагине не знаю, да и знать не хочу. Хотя, если бы я знал, что он собирается ей помочь, вряд ли стал бы мешать. Мы расстались бы мирно, без скандалов. Да у меня таких, как Аля, вы уж извините, целый рынок. Одинокие женщины, готовые на все ради одного вечера. Просто я уже привык к Але, да и не давила она на меня, как некоторые, замуж не просилась. Словом, с ней было просто, удобно даже, если хотите.
Сукин ты сын, подумалось Аникееву, но в эту минуту он вдруг поверил в то, что Сторожев действительно ничего не знал о Чагине.
– Вашу подругу, Сторожев, убили из-за денег. Она поехала к Чагину за деньгами, за большими деньгами. Но так случилось, что она вернулась в ту квартиру, где остановилась (и это, заметьте, не на вокзале, не вагоны какие-то, а нормальная московская квартира), без ожидаемых денег. А тот, кто знал, что она должна точно вернуться с деньгами, убил ее с целью ограбления. Других версий у следствия нет и быть не может, поскольку здесь замешана очень крупная сумма денег. Вы точно ничего об этом не знали? Скажите. Вам же нечего бояться, вы – вне подозрений, у вас алиби.
– Крупные деньги? Она попросила у Чагина денег?! Не может быть… Она всегда говорила, что никогда и ни у кого не будет брать денег в долг, что это опасно…
– А кто вам сказал, что она взяла деньги в долг?
– Подождите… Тогда я вообще ничего не понимаю. Кто же это может вот так, за здорово живешь, отдать, к примеру, тысячу долларов?
– Пятьдесят тысяч долларов. Чагин дал эти деньги на лечение своей бывшей жены. Которая, как вам, наверное, известно, жива и здорова, к счастью. Скажите, Сторожев, Алевтина не говорила вам, к примеру, что скоро у нее реально появятся деньги, что еще немного – и мечта ее будет достигнута?
– Нет. Ничего подобного. Она собиралась купить еще одну пуховую шаль, чтобы стоять на морозе за прилавком. Мы с ней даже булавки огромные такие купили, чтобы эту шаль вокруг пояса обматывать… Я всегда помогал ей, жалел ее… Стала бы она тратиться на шаль, если бы знала, что ей дадут деньги! Но вы удивили меня. Пятьдесят тысяч! Может, она что-то знала про Чагина и просто решила его шантажировать? Говорю же, она скрытная. Пятьдесят тысяч…
Сторожев подозвал официантку и заказал водку. Аникеев позвонил Григорьевой и назначил ей встречу в гостинице «Словакия», у себя в номере.
18
Она сидела на постели и горько плакала, взахлеб, безутешно, так, как плачут в тяжелых, болезненных снах и не могут остановиться. Была ночь, в гостиничном номере, который Чагин снял для них на несколько дней, было темно, и только окно светилось каким-то неприятным мерцающим бирюзово-фиолетовым прямоугольником. Дина находилась на границе сна и реальности и, глотая слезы и содрогаясь всем телом, никак не могла понять, кто же ее так обидел, или отчего она так себя жалеет, что так тяжело и надрывно рыдает? Чагин проснулся от этих звуков и теперь лежал, еще окутанный сонной мутью, не в состоянии понять, где он и кто же рядом с ним так отчаянно заливается слезами.
Когда же плач перешел в какой-то щенячий вой, Дина и сама испугалась того, что с ней происходит. Она высморкалась в полотенце, осушила слезы, забралась под одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза. Где-то внутри ее еще продолжал кто-то жалобно подвывать, а плечи по инерции уже подрагивали в нервном ознобе. Конечно, ей было жаль, что Чагин видел в ней лишь тень своей Розмари, да и генерала она тоже жалела, никак не могла поверить в то, что его уже нет и некому теперь будет рассказать о том, что приключилось с ней в Саратове. Хотя разве это так важно? Главное, что и в смерти генерала, не говоря уже об убийстве Алевтины, виновата тоже она. Спровоцировала старика, растравила душу, разбудила тело, заставила испытать не свойственные возрасту волнения, зажгла страсть… Вот сердце и не выдержало. А она здесь, далеко от него, и не знает даже, кто его похоронил. Адвокат сказал, что все подробности – только при встрече. Ну что ж, уже то, что он не сказал ей ничего о похоронах, свидетельствует о том, что нашлись, вероятно, какие-то родственники, объявились, когда узнали о смерти отца ли, дедушки, дяди… Понятное дело, что у генерала были дети и внуки, но жили они своей жизнью, и ни разу за все время работы у Эдуарда Сергеевича Дина никого не видела – никто не звонил, не появлялся. Дина могла только предположить, что связано это было с каким-то семейным конфликтом, положившим конец родственным отношениям. И это было вполне в духе ее генерала – он всегда был человеком принципиальным. Теперь же, когда он умер и после него осталась огромная дорогая квартира, все понаедут, чтобы делить наследство… Вот непонятно только, зачем ей звонил адвокат и что она может сделать теперь для своего генерала, когда его нет в живых? Может, из его квартиры что-то пропало, а соседи сказали родственникам, что у него в последнее время работала домработница… На домработницу же всегда можно все свалить. Или, может, она что-то забыла? Из одежды или мелочь какую-то. Но при чем здесь адвокат? Не мог же Эдуард Сергеевич сам написать на себя заявление и признаться в изнасиловании…
Дина почувствовала, что ее взяли за руку. Но не отдернула ее, а лишь широко раскрыла глаза, пытаясь понять: Чагин взял именно ее руку – или все же руку Розмари?
Они пришли в гостиницу усталые, сытые после ресторанного ужина и сразу же легли спать. Дина была еще слаба, не оправилась после болезни, да, собственно, еще добаливала, и ей даже в голову не пришло – опасаться ночевать в одном номере с мужчиной: Чагина она воспринимала исключительно как бывшего мужа Розмари. Они спали на широкой кровати, под разными одеялами (Дина сама попросила горничную принести им еще одно одеяло, причем не стала даже объяснять, зачем оно ей понадобилось в таком хорошо протопленном номере), и девушка не могла вспомнить, касались ли их тела ночью или нет.
