Вскоре они свернули с дороги в рощу; там сквозь густую зелень совсем не проникали солнечные лучи, а ручей, вытекавший из скалы, распространял в воздухе чудную прохладу. Сойдя с коней и пустив их пастись, Аннета и Людовико побежали набрать ягод и плодов с окружающих кустов и скоро вернулись с обильным запасом провизии. Путешественники, расположившись под тенью кипарисов и пиний на мураве, усыпанной невиданным обилием душистых цветов — такого множества Эмилии не удавалось видеть даже в Пиренеях, — насладились своей незатейливой трапезой, с новым удовольствием любуясь сквозь темную листву сосен сияющим ландшафтом, который тянулся вплоть до самого моря.
Мало-помалу Эмилия и Дюпон погрузились в молчание и задумчивость; Аннета сияла радостью и болтала за всех; Людовико тоже был весел, помня, однако, расстояние, отделявшее его от других спутников.
Окончив завтрак, Дюпон посоветовал Эмилии постараться заснуть в жаркие часы дня; слугам он велел сделать то же самое, с тем, что он сам будет сторожить тем временем; но Людовико не хотел утруждать его и взялся караулить со своим мушкетом, пока Эмилия с Аннетой, утомленные путешествием, прилегли заснуть.
Когда Эмилия, освеженная сном, проснулась, она увидела, что караульный спит на своем посту, а Дюпон сторожит, погруженный в глубокую задумчивость. Так как солнце стояло еще слишком высоко, чтобы можно было продолжать путь, и так как было необходимо дать Людовико время выспаться после всех вынесенных им трудов и тревог, то Эмилия воспользовалась случаем, чтобы расспросить Дюпона, каким образом он очутился пленником у Монтони. Польщенный участием Эмилии, Дюпон тотчас же начал свое повествование.
— Я прибыл в Италию, сударыня, вместе со своим полком, состоя на службе моего отечества. Во время стычки в горах с бандами Монтони наш отряд был обращен в бегство, и я попал в плен вместе с несколькими товарищами. Когда мне сказали, чей я пленник, имя Монтони поразило меня: я помнил, что г-жа Шерон, ваша тетушка, вышла замуж за итальянца этого имени и что вы уехали с ними в Италию. Но лишь позднее я убедился, что это тот самый Монтони и что вы находитесь под одним кровом со мною. Я не стану надоедать вам описанием своих чувств, когда я узнал об этом от одного часового, которого я успел склонить на свою сторону настолько, что он делал мне некоторые снисхождения, между прочим одну поблажку, очень для меня важную, но очень опасную для него; однако он упорно отказывался передавать вам письма или какие-либо поручения от меня; он боялся, что его изловят, и тогда он подвергнется мщению Монтони. Впрочем, он несколько раз доставлял мне возможность видеть вас. Вы удивлены, сударыня, и я должен объясниться. Мое здоровье и состояние духа сильно страдали от недостатка воздуха и моциона. Наконец мне удалось вызвать жалость, или, может быть, корыстолюбие в этом человеке, и он стал позволять мне ходить по террасе.
Эмилия с напряженным вниманием слушала рассказ Дюпона.
— Дав мне такое разрешение, — продолжал он, — солдат знал, что ему нечего опасаться моего бегства из замка, который зорко охранялся и ближайшая терраса которого возвышалась над отвесной скалой; он показал мне также дверь, скрытую в деревянной панели моей камеры, и научил меня отворять ее; дверь эта вела в проход, проделанный сквозь толщину стены и выходивший в темный закоулок восточного укрепления. Впоследствии я узнал, что есть много подобных переходов, скрытых в толще стен, по всей вероятности, проделанных нарочно для того, чтобы облегчать побеги в военное время. По этому проходу в глухую полночь я часто пробирался на террасу и прохаживался по ней с крайней осторожностью, чтобы шум шагов моих не выдал меня часовым, стоящим на карауле где-нибудь в далеких частях ее; ибо та часть террасы, где я ходил, защищенная высокими зданиями, не охранялась солдатами. В одну из таких полночных прогулок я увидел свет в одном окне над укреплением, как я заметил, приходившемся как раз над моей камерой заключения. Мне пришло в голову, не вы ли живете в этой комнате, и с надеждой увидеть вас я стал караулить против окна.
Эмилия, вспомнив фигуру, появлявшуюся прежде на террасе и так сильно пугавшую ее, воскликнула:
— Так это были вы, мосье Дюпон, — это вы возбуждали мои глупые страхи? Моя душа была в то время так подавлена долгими страданиями, что я пугалась каждого пустяка.
Дюпон, выразив сожаление, что он был причиной ее испуга, прибавил:
— В то время, как я стоял, прислонившись к ограде против вашего окна, я думал о вашем тяжелом положении, о моем собственном, и у меня невольно вырывались стоны, что, вероятно, и заставило вас подойти к окну: тогда-то я и увидел в окне женскую фигуру и был уверен, что это вы. О, не стану описывать вам моих чувств в эту минуту! Я горел желанием заговорить, но меня удерживала осторожность; наконец далекие шаги часового принудили меня покинуть свой пост.
Прошло порядочно времени, прежде чем мне удалось опять выйти на прогулку; я мог выходить из своей тюрьмы только в те ночи, когда стоял на часах мой знакомый; между тем я убедился, на основании его слов, что ваша комната помещается как раз над моею; в следующий раз, когда я вышел, я опять вернулся к вашему окну и увидел вас, но не решался заговорить. Я махнул рукой, и вы вдруг скрылись; тогда-то я забыл об осторожности и у меня вырвался стон… Опять вы появились… вы заговорили… я услышал знакомый звук вашего голоса! В эту минуту моя сдержанность опять изменила бы мне, если б я не услышал приближающихся шагов солдата. Тогда я мгновенно удалился, но человек все-таки успел меня заметить. Он бросился за мной следом по террасе и так проворно нагонял меня, что я принужден был прибегнуть к уловке — правда, смешной уловке, чтобы спасти себя. Я слышал о суеверии этих людей и издал какой-то странный, неопределенный вопль, в надежде, что мой преследователь примет этот звук за нечто сверхъестественное и бросит гнаться за мною. К счастью, выходка моя удалась. Человек этот, как оказалось, был подвержен каким-то припадкам. Он упал без чувств, а благодаря этому я мог благополучно ретироваться. Сознание избегнутой опасности, а также усиленный караул, установленный, очевидно, вследствие моего появления, удерживали меня после этого от прогулок по террасе; но в тиши ночи я иногда утешал себя, играя на старой лютне, которую достал мне тот же приятель солдат; порою я пел что-нибудь, в надежде, признаюсь, что вы услышите меня. Но лишь несколько вечеров тому назад надежда эта оправдалась: мне почудился во время бури голос, зовущий меня. Но даже и тогда я побоялся ответить, чтобы меня не услышал часовой. Был ли я прав в данном случае, сударыня? Не вы ли обращались ко мне?
— Да, — промолвила Эмилия, с невольным вздохом, — вы не ошиблись!
Дюпон, заметив тягостное волнение, поднятое этим вопросом, поспешил переменить тему разговора.
— В одну из моих экскурсий по упомянутому ходу, проделанному в стене, я случайно подслушал один странный разговор.
— В потайном ходе? — с удивлением спросила Эмилия.
— Я подслушал его, находясь там, — пояснил Дюпон, — но он раздавался из комнаты, смежной со стеной, в которой проделан был ход: стенка была так тонка в том месте и, может быть, так обветшала, что я мог отчетливо расслышать каждое слово, сказанное по ту сторону. Случилось, что Монтони с товарищами собрались в этой зале пировать, и Монтони начал рассказывать странную историю дамы, прежней владелицы замка. Действительно, он сообщал удивительные вещи, а насколько они верны — пусть ответит его совесть. Но вы, сударыня, вероятно, слышали версию, которую он желает распространить относительно таинственной судьбы этой дамы?
