— В этом я не сомневаюсь, — отвечал граф, — и не намерен отказывать себе и Бланш в удовольствии сделать вам визит, если только ваши дела позволят вам быть в «Долине» около того времени, когда мы можем посетить вас.
Эмилия прибавила приглашение и графине, но по правде сказать, не особенно огорчилась, узнав, что та собирается ехать с м-ль Беарн гостить на несколько недель к одним знакомым в Нижний Лангедок.
Побеседовав еще немного о предполагаемом своем путешествии и о планах Эмилии, граф простился и уехал. Через несколько дней после этого посещения Эмилия получила второе письмо от Кенеля, извещающее ее, что он находится в Тулузе, что «Долина» уже покинута арендатором и что он, Кенель, зовет ее немедленно в Тулузу, где он будет ждать ее, притом просит поторопиться, так как его личные дела призывают его в скором времени вернуться в Гасконь. Эмилия повиновалась не колеблясь и трогательно распростилась с семейным кружком графа, к которому все еще принадлежал мосье Дюпон, и со своими монастырскими подругами; она пустилась в путь в Тулузу в сопровождении несчастной Аннеты и под охраной надежного графского слуги.
ГЛАВА XLVIII
В бесчисленных изгибах мозга дремлют
Наши мысли, невидимою связанные цепью;
Лишь стоит разбудить одну — и чу… весь рой
Мгновенно встрепенется!
Утехи памяти
Эмилия благополучно совершила свое путешествие по равнинам Лангедока и, прибыв в Тулузу, откуда в последний раз уехала вместе с г-жой Монтони, много размышляла о злополучной судьбе своей тетки, которая, если бы не ее собственное безрассудство, — могла бы до сих пор жить в счастье и довольстве. Образ Монтони также часто рисовался ее воображению, каким она знавала его в дни благополучия, — смелым, властным, полным энергии; потом каким он был впоследствии, в дни злобы и мщения. Прошло всего несколько месяцев, и Монтони уже неспособен вредить кому бы то ни было — он сам превратился в горсть праха, а вся жизнь его промелькнула как тень! Эмилия готова была заплакать над его жалкой участью, но вовремя вспомнила о всех его преступлениях. О несчастной тетке она проливала горькие слезы; сознание ее заблуждений и недостатков исчезало при воспоминании о ее несчастьях.
Другие мысли, другие заботы овладевали Эмилией, по мере того, как она приближалась к знакомым местам, где протекала ее юная любовь, и размышляла, что Валанкур навек погиб для нее и для самого себя.
Вот и вершина холма, откуда, уезжая в Италию, она бросила последний прощальныи взгляд на прелестный пейзаж, на леса и поля, где она бывало бродила с Валанкуром, перед тем как судьба забросила ее далеко — далеко!.. Опять она увидела знакомую цепь Пиренеев, возвышавшуюся над родной «Долиной»; теперь она представлялась в виде смутных облаков на далеком горизонте. «А там и Гасконь расстилается у подошвы Пиренеев! — думала она про себя: — О отец, о дорогая мать моя! Вот и Гаронна! — прибавила она, отирая слезы, туманившие ей зрение, — и Тулуза, и тетушкин дом, и деревья ее сада! О, дорогие друзья мои! всех вас я утратила! Неужели же мне никогда больше не суждено увидеться с вами?» К глазам ее опять подступили слезы; она неудержимо плакала, пока на крутом повороте экипаж чуть не опрокинулся; взглянув кверху, она увидела другую часть знакомых окрестностей Тулузы. Все мысли, все страхи, какие она испытывала в тот момент, когда прощалась с этими местами, теперь нахлынули на нее с новой силой. Она вспомнила, с какой тревогой она взирала на будущее, которое должно было решить ее судьбу с Валанкуром, и какие гнетущие страхи осаждали ее душу; самые слова, которые она тогда произносила, прощаясь с этими местами, пришли ей на память: «Если бы я была уверена, — говорила она тогда, — что когда-нибудь опять вернусь сюда и что Валанкур по-прежнему будет любить меня, — я уехала бы со спокойной душой!»
И вот теперь это пугавшее ее будущее наконец наступило: она вернулась на родину, — но какая страшная пустота! Валанкур перестал существовать для нее! Она лишилась даже печальной отрады хранить его образ в своем сердце — он уже не тот Валанкур, чей образ она так лелеяла и который был для нее утешением в часы печали, поддержкой, помогавшей ей переносить преследования Монтони, далекой надеждой, сиявшей над ее мрачной судьбою!.. Убедившись, что эта дорогая, любимая мысль — не более как иллюзия, создание ее воображения, что Валанкур погиб для нее, она чувствовала, как замирает ее сердце перед этой зияющей пустотой! Ей казалось, что его женитьба на какой-нибудь сопернице, даже смерть его она в силах была бы перенести с большей твердостью, чем теперешнее горе. Тогда она могла бы даже среди своей печали втайне лелеять тот образ доброты и честности, какой она рисовала себе, и все-таки капля отрады примешалась бы к ее страданиям.
Осушив слезы, она еще раз устремила взор на пейзаж, возбудивший в ней эти горькие размышления, и заметила, что она проезжает как раз по тому самому берегу, где она прощалась с Валанкуром в то утро, когда уезжала из Тулузы; сквозь слезы она опять увидела его перед собою, каким он явился ей, когда она выглянула из экипажа, чтобы проститься с ним в последний раз, увидела его печально прислонившимся к высокому дереву, вспомнила устремленный на нее взгляд его, полный нежности и тоски. Такое воспоминание было слишком невыносимо для ее сердца: она в бессилии откинулась на спинку экипажа и ни разу не выглянула из окна, пока экипаж не остановился у ворот дома, теперь уже ставшего ее собственностью.
Ворота отворил слуга, оставленный при замке. Въехали во двор; Эмилия, выскочив из экипажа, торопливо прошла по обширным сеням, теперь безмолвным и пустынным, в дубовую гостиную, любимую комнату покойной г-жи Монтони. Там вместо того, чтобы быть встреченной самим г.Кенелем, она нашла его письмо, извещавшее ее, что важные дела заставили его за два дня перед тем уехать из Тулузы. Эмилия не особенно огорчилась отсутствием своего родственника. Неожиданный отъезд, по-видимому, указывал на его прежнее равнодушное отношение к ней.
В том же письме говорилось о том, что уже сделано им для ограждения ее интересов; в заключение он давал ей инструкции относительно выполнения некоторых формальностей.
Нелюбезность г.Кенеля недолго занимала ее мысли; они опять обратились к тем лицам, которых она когда-то привыкла видеть в этом доме, в особенности к несчастной заблуждавшейся г-же Монтони. Вот здесь, в этой самой комнате, они вместе завтракали утром перед отъездом в Италию; вид этой комнаты невольно пробудил в ней воспоминание о терзаниях, выстраданных ею в то время, и о веселых планах будущего, которые составляла ее тетка. Тут глаза Эмилии невольно обратились к большому окну, выходившему в сад, и в ее сердце проснулись новые воспоминания: перед нею расстилалась та самая аллея, где она прощалась с Валанкуром, накануне ее отъезда; вспоминались ей вся нежность, весь восторг, с каким он мечтал о будущем счастье, его горячие просьбы, чтобы она не отдавала своей судьбы в руки Монтони, вспоминалась искренность и честность его привязанности… В эту минуту ей вдруг показалось почти невозможным, чтобы Валанкур сделался недостойным ее уважения; она усомнилась во всем дурном, слышанном о нем, и даже в его собственных словах, подтверждавших отзыв графа де Вильфора. Подавленная воспоминаниями, вызванными видом этой аллеи, она отвернулась от окна и опустилась на стул, стоявший возле. Так она просидела, отдаваясь своему глубокому горю, до тех пор, пока не явилась Аннета, принесшая ей кофе.