Отец Борис меня удивил еще раз. Перед тем, как засыпать тела, он стал читать христианскую молитву. Затем стал читать мусульманскую. Я не раз присутствовал на похоронах мусульман и видел, что действия священника ничем не отличаются от поведения муллы.
Наконец все обряды были завершены. Я почувствовал облегчение и радость, от того, что неприятное дело закончено. Она еще заметно усилилась, когда я оказался за рулем. Три года я не сидел на месте водителя. А было время, когда я не слезал с него сутками.
— Ну, отец Борис, молитесь, чтобы наше путешествие оказалось бы благополучным.
— Я помолюсь, — пообещал он.
Глава четвертая
Федералы наступали с севера, повстанцы отступали к югу. Дорога же, по которой мы ехали, находилась как раз на границе между теми и другими. Поэтому эта территория была как бы ничейной, ни та, ни другая сторона не знала, кому она принадлежит. А потому и тех и других тут было не так много.
Это обстоятельство весьма сильно способствовало нашему продвижению. Никто нас не останавливал, не проверял документы, нас даже не обстреливали. По крайней мере мы преодолели значительную часть пути почти беспрепятственно, как в мирные времена. Всего лишь раз нам в догонку послали несколько очередей. Я даже не успел определить, кто стрелял: боевики или армейцы? Впрочем, не это было главное, а то, что в нашу машину не попали. Мне лично было все равно, от кого получить пулю, в любом случае конец будет один.
Однако по мере нашего приближения к городу, ситуация стала меняться. Мимо нас на большой скорости промчались несколько джипов, микроавтобусов. С каждым новым километром движение становилось все интенсивней. Боевики готовились к отражению предстоящего штурма своей Столицы и стягивали в город дополнительные силы; федералы готовились к штурму и делали тоже самое…
Я остановил машину.
— Дальше ехать опасно, — заявил я. — Боевики нас примут за шпионов. В лучшем случае просто захотят конфисковать нашего железного коня, а нас отведут в близлежащий лесок и там перестреляют. Разве только даму оставят в живых. Как известно, среди боевиков много настоящих джентельменов.
— Что же вы предлагаете? — спросила Ванда, которая весьма внимательно слушала мою маленькую речь.
— Спрятать машину, а самим идти в город пешком. Это наш единственный шанс не только попасть туда, но еще остаться в живых.
Больше ни вопросов, ни возражений не последовало. Теперь предстояло решить еще одну проблему — куда спрятать автомобиль? Я не исключал, что он нам может еще пригодиться.
Мы проехали на свой страх и риск еще с километр. Дорога рассекала на две примерно равных половинки большое ровное поле. Когда-то здесь сеяли хлеб, но уже давно никто и не помышлял об этом. Вдали я увидел какие-то строения. Я решил посмотреть, что это такое, не смогут ли они сослужить нам полезную службу?
Мои предположения оказались верными. Раньше в этих сараях хранили сено, его здесь еще осталось довольно много с тех времен, когда люди в этих краях работали, а не воевали. Я завел «Ниву» внутрь и стал закидывать ее высохшей травой. Все остальные, кроме женщины, присоединились ко мне.
Я кидал сено на машину, краешками же глаз посматривал на Ванду. Довольно редкое в этих местах имя. Она стояла немного поодаль от нас, совершенно безучастная и безразличная к нашим занятиям, погруженная в мир своих мыслей. Весь ее вид красноречиво говорил о том, что никто из нас ее абсолютно не интересует.
Закончив маскировку, я прикрыл двери сарая. Несмотря на предпринятые меры, я сильно сомневался, что таким образом удастся сберечь машину для собственных нужд. Единственная надежда на то, что никому не взбредет в голову искать в этом полуразвалившимся строение вполне пригодный к использованию автомобиль.
— До города приблизительно километра три-четыре, — сказал я. — Если мы хотим прийти до темноты, надо спешить. Так что потопали.
Я старался «топать» рядом с Вандой. Я не ошибся, когда с первого взгляда определил, что она весьма крепкая особа, так как шла едва ли не быстрее всех. Мне приходилось прилагать усилия, дабы не отставать от нее. Последним, как всегда, плелся самый молодой из нас — Павел. Но я почти не обращал на него внимания, рядом со мной находился гораздо более интересный объект, нежели вечно недовольный дезертир.
— Как вы себя чувствуете? — спросил я не столько для того, чтобы выяснить ее самочувствие, сколько для того, чтобы завязать разговор.
Она впервые за весь марш взглянула на меня.
— Нормально. Скорей бы попасть в город.
— Вы беспокоитесь за мужа?
— А что еще меня должно беспокоить. Вы не знаете моего мужа, если он просил меня забрать его, значит дела в самом деле обстоят неважно. Он не любит просить о помощи, всегда выкручивался из всех положений сам.
— Да, сейчас такая ситуация, когда может случиться все, что угодно.
— Вы думаете, будет штурм города?
— Я не думаю, я знаю. Иначе все эта затея с войной бессмысленна.
— А по-моему в любом случае она бессмысленна, — сказала Ванда и в ее голосе прозвучала неприкрытая боль. — Объясните, если можете, ну кому все это понадобилось? Столько лет мы нормально здесь жили. Ну были какие-то трения, ну где их не бывает; и между соседями и между супругами. А затем как будто мы попали на другую планету, все переменилось буквально за год. Даже меньше чем за год. С каждым месяцем ситуация становилась невыносимей. Было такое ощущение, что мы живем в оккупированной стране, настолько враждебно стали к нам относиться. Когда стало совсем тяжело, муж меня отправил к своим родственникам. Но у них жить негде и не на что, они сами еле-еле сводят концы с концами. А тут еще я. А работы там не найти.
— А кем вы работали в мирные времена?
— Я учитель французского языка, в школе вела предмет. Была классным руководителем. У нас учились ребята разных национальностей. Я видела, что люди разных наций легко могут уживаться вместе. И им здорово друг с другом. Но затем что-то происходит, словно кто-то дает неслышную команду — и они теряют ясность ума. Все просто с цепи сорвались. Все это происходило на моих глазах. Я тогда поняла: национализм сродни психическому расстройству, какой-то особый вид помешательства.
— Не только национализм, все, что человек доводит до крайности, делает его помешанным. Ради каких-то бредовых идей? которые какими-то путями забредают в его голову, он готов пожертвовать собой и полмира вдобавок придать огню вместо того, чтобы просто от них отказаться и жить со всеми в ладу. Столько здесь людей с обеих сторон погибло еще в первую кампанию. А сколько еще погибнут. И лишь буквально единицы смогут членораздельно объяснить: за что они погибают и убивают других.
— А если я не найду мужа, — вдруг с испугом посмотрела она на меня. — У меня с самого начала были плохие предчувствия.
— Не стоит так настраивать себя, еще ничего неизвестно. Может быть, у него дела и не так плохи, а он просто запаниковал. Тут и у самого крепкого мужика сдадут нервы.
