Вдоль стен расставили столы, но без лавок и стульев. Из-за недостатка места прием должен был происходить стоя, те же, кто пожелал бы отдохнуть, могли воспользоваться несколькими меньшими помещениями, где находились мягкие диванчики и маленькие лампадки и стоял легкий полумрак. Отдельные двери вели на кухню, в помещения для слуг и остальные части резиденции. Пока что Альтсин ни при одной из них не заметил ни стражника, ни даже слуги, который должен был бы не впускать туда гостей, а значит, граф ничего не имел против того, чтобы прибывшие разбрелись по поместью. А может, он считал, что в главном зале будут происходить вещи настолько интересные, что никто из приглашенных не откажется от участия в них. Однако, если ранг встречи был именно таков, как вколачивала в голову вора баронесса, все сперва всё равно соберутся вокруг хозяина, как стайка рыб-лоцманов вокруг огромной акулы.
Гости прибывали группками, и, даже если бы слуги не объявляли громким голосом фамилию всякого входящего, Альтсин все равно сумел бы сообразить, кто из них какие места занимает в иерархии города. Достаточно было наблюдать, кто и каким образом здоровался с хозяином.
Родственники Терлехов и их близкие союзники входили в зал в одеждах ярких цветов, улыбающиеся, сияющие и радостные, а монограммы на их воротниках и манжетах блестели золотом и серебром. Граф одаривал каждого широкой, искренней улыбкой и крепким рукопожатием, чаще всего ронял несколько шутливых слов. Все просто излучали счастье и уверенность в себе.
Сходным образом обстояло дело и с Виссеринами, и, хотя хозяин посвятил толику времени лишь Арольху и его супруге, они тоже вели себя так, словно все вокруг принадлежало им. Едва лишь войдя, они смешались с Терлехами, и весь зал наполнился гулом дружеских бесед, смеха, звяканья хрустальных бокалов. Новые властители города чувствовали себя чрезвычайно уверенно.
Зато, когда появился Ферлес-гур-Дорес, Альтсин впервые в жизни стал свидетелем того, как в полсекунды устанавливается абсолютная тишина. Даже снующие меж гостями слуги замерли на миг-другой, бросая быстрые взгляды в сторону входа. Гур-Дорес прибыл в сопровождении жены, двух сыновей и нескольких приближенных – или самых отважных – родственников. Все с ног до головы одеты в черный бархат, даже монограммы на манжетах были вышиты черной нитью. Вор, увидав их, почувствовал нечто вроде удивления, слегка разбавленного сочувствием. Если он хорошо разбирался в царящих в Высоком городе обычаях, у Ферлеса-гур-Дореса не оставалось особого выбора: он мог отказаться от приглашения, но такое приравнивалось бы к признанию, что он имел касательство к несостоявшемуся покушению, – а это было бы воспринято как официальное объявление войны Терлехам и Виссеринам.
Альтсин прекрасно понимал, что большинство войн между членами Совета на самом деле происходит в Нижнем городе. Именно там находились доки, склады и верфи, которые и начинали внезапно массового гореть, это там капитаны, служащие не тем родам, тонули в канавах, выпив едва ли кружку пива, а склады и лавки вдруг закрывались, поскольку владельцы их боялись появляться на работе. Баронесса говорила правду: Высокий и Нижний города суть цветок и стебель, а схватки сильных, собственно, и заключались в попытках разделить две эти части. Во время подобных войн гильдии преступников и убийц из Нижнего города зарабатывали немалые деньги, нанимаясь со своими людьми к тем, кто больше заплатит. А последний удар приходил, когда одна из сторон оказывалась совершенно уничтоженной, когда цветок отрезали от питающих корней и у проигрывающего клана заканчивались деньги, чтобы оплачивать слуг, стражников и чародеев, накладывающих охранительные заклинания. Именно тогда, в одну из ночей, когда остатки некогда сильного рода, теряющего теперь власть, прятались в темной и покинутой резиденции, приходили убийцы, вооруженные Поцелуями Клех. Альтсин слыхал от Цетрона, что именно так пятнадцатью годами раньше кончил Канерд Лафренес, что занимал место в Совете до графа Терлеха.
И возможно, тень именно той смерти мелькала теперь на дне глаз у всех гостей, в молчании глядящих на вход гур-Доресов. «Как стая акул смотрит на вплывающих к ним группку морских коров», – подумалось Альтсину. Он мог бы поспорить, что Ферлес-гур-Дорес приказал жене и сыновьям поддеть под свой черный бархат кольчуги.
Неподвижность сломала баронесса Левендер. Она с признательностью подплыла к Главерии-гур-Дорес и, улыбаясь и сладко щебеча, поцеловала воздух подле обеих ее щек, граф Терлех же протянул прибывшим руку. Тень смерти развеялась, а тишину прогнал звон хрусталя и гомон разговоров. Казнь была отложена.
Вор искоса наблюдал, как гур-Доресы, пятно черноты в море пастели и золота, передвигаются в угол. Никто их не задерживал, но никто и не заговаривал. Словно они находились в зале в одиночестве. «Зато все деликатесы – для них, – промелькнула в его голове ироничная мысль, – поскольку стол, к которому они подойдут, сразу же опустеет». Но на самом деле они были неважны – им просто предназначили роль униженной жертвы и трофея. Так воспринимали вождей разбитых варварских племен, когда их, закованных в цепи, проводили через город и приказывали наблюдать за триумфом победителей. Гур-Доресы могли лишь смотреть, как власть в Понкее-Лаа ускользает из их рук. Но они оставались лишь забавой, острой приправой. Альтсин же ожидал главного блюда.
Эвеннет-сек-Грес заявился последним, и Альтсин поставил бы все, что посчастливилось ему украсть за все годы своей жизни, на то, что именно так и было запланировано. Благодаря этому его приход не остался незамеченным; более того, тишина, которая установилась в миг, когда дворянин переступил порог, оказалась даже глубже той, что сопутствовала входу гур-Доресов. Однако она имела совершенно иной привкус. Так Терлехи и Виссерины приветствовали своего героя. Когда молодой барон задержался на входе, почти все, начиная с графа и заканчивая слугами, поклонились в его сторону.
Альтсин стоял в тени и наблюдал. Барон казался моложе своего настоящего возраста. Как вор слышал, было Эвеннету двадцать пять, хотя на первый взгляд ему могли дать не больше двадцати. Голубые глаза, светлые волосы, сплетенные в небрежную косицу, длинные узкие ладони. К тому же худощавая фигура и – как сделалось ясным, когда он двинулся в сторону графа, – движения танцора или умелого фехтовальщика. Ну и одежды: снежно-белая шелковая рубаха, атласные штаны и высокие сапоги из окрашенной в жемчужную белизну кожи. Золотой пояс, пуговицы и пряжки на сапогах. Белизна и золото – символ, если вор хорошо разбирался в обычаях Высокого города, простоты, искренности и отваги. Никакого видимого оружия.
Приветствие с графом было коротким, сердечным и мужским. Сильное пожатие ладони, широкая улыбка. Гордый отец, здоровающийся с сыном, вернувшимся из удачного военного похода, – или благодарный сюзерен, дающий пир в честь славного вассала. Альтсин, грешным делом, надеялся на рев труб или каких иных инструментов, что должно было бы оттенить образ. Не дождался, хотя пиры в Высоком городе служили достойной оказией как для встреч, еды и питья, так и для театральных представлений. Каждая подробность – от наряда до скорости перемещения гостей, глубины поклона и широты улыбки – несла информацию и имела значение. Говорили о месте в иерархии. Вору было интересно, в какой очередности приглашенные станут подходить к столам. Как в стае диких псов? С вожака и до самой паршивой дворняги? И где в таком случае место капитана миттарской галеры? В самом конце, когда уже все тарелки опорожнены? Он не намеревался вылизывать остатки соусов и, проклятие, не собирался стоять в углу всю ночь, дожидаясь знака баронессы.
