Но чувствует он и других. Серые, синие, багряные и пурпурные Присутствия братьев и сестер по клятве. Они встали бы у него на пути, подобно тому как и он встал бы на их пути, когда бы кто-то в своем безумии пожелал бы совершить подобную резню среди смертных. Кем бы он был без них?
Но нынче это в расчет не принимается. В расчет принимается лишь это чуждое Присутствие. Ох, когда бог идет, он помнит, сколь чудесную радость приносит его приближение. Были и другие, они использовали Силу раздражающе иным способом, копили Силу собственную, отличающуюся. Рассказывали прекрасные истории, соблазняли обещанием приключений и тайн.
А потом один из них убил Налею.
Без причины, без объяснения и без шанса на защиту. И появились иные народы, дикие, яростные и чужие, некоторые – столь глубоко отмеченные Хаосом, что непросто было бы отличить их от чудовищ и демонов. Не отличались они лишь в одном, да будут они прокляты. Могли дышать здешним воздухом, пить воду и есть то, что порождает здешняя земля.
Они убедились, что не все пришлецы – странники, преодолевающие пространства Всевещности в поисках приключений.
Некоторые были завоевателями и колонизаторами, способными изменить мир по своему подобию.
Эмоции, которые тогда ими двигали, не слишком-то удавалось перевести на язык смертного. Бог не умеет прощать и не знает, что такое милосердие или сочувствие.
Когда Присутствие исчезает, он чувствует на миг головокружение, порой из носа и ушей идет кровь. Это одна из причин, по которой Господин не Обнимает его полностью и все время. Его тело и так едва справляется с малым фрагментом души бога, что пребывает в нем непрестанно. Когда же та проявляет свою Силу всецело, он чувствует себя детской рукавицей, в которую лезет своей лапищей огромный лесоруб. Раньше или позже швы поддадутся – так всегда говорит его брат. Тело уступит, даже если Объятие – добровольно. Когда б он сопротивлялся и нашел в себе достаточно сил, чтобы делать это результативно, он распался бы, сгорел, а освобожденному сильному духу пришлось бы искать себе иное вместилище или погибнуть. Однако пока вокруг полно пустых сосудов…
Он устал. Очень устал.
Уже много лет небо закрывают тучи.
Он не помнит, как выглядит солнце.
* * *
Дан’верс – суть опустошение. Как и могрель-ла. Насчитывающие по пятьдесят тысяч человек города, где он надеялся отыскать новых воинов, оказались захвачены и разрушены меньше чем за полдня. Сто тысяч людей пошли в неволю.
Он стискивает кулаки, а окружающие его сосуды невольно делают то же самое. Ганерульди подвел. Согласно клятве, он должен был защитить землю его народа. Тем временем они вот уже несколько дней идут по выжженной земле. Странники, которые появились на длинных – в половину мили – кораблях, чтобы помериться силами с Владыкой Океана, не должны бы столь быстро идти и по суше.
Он ему верил!
Он чувствует гнев своего Господина. Бог не Обнимал его вот уже долгое время, но нынче он расстроен и ощущает себя обманутым.
Ему придется сменить тактику.
* * *
Ночные ласки, прикосновение жара к коже, поцелуй сухих, раскаленных страхом губ.
– Это ты, – шепот, – ты или Он? Это я или Она? Знаешь?
Он молчит. Мысли несутся вскачь. Я – это я? Или Он? Сумею ли еще различить? Спрашивает ли это она или уже Она? И знает ли Он?
Ругались бог и богиня, а потом Он исчез, скрылся так глубоко, что он почти его не чувствовал. А она осталась, нагая, одинокая, прекрасная. И пришла к нему искать… забытья?
Какое, собственно, это имеет значение, думает он, отвечая на ласки. Никакого. Он был сосудом двадцать лет. Целое поколение. Не помнил уже, каково это – не иметь в себе Присутствия, притаившегося, но вечного. Словно в живот его воткнули нож, который порой ранит сильнее, а порой – о нем почти можно позабыть. Он вспоминает, как смотрел в глаза своим людям и видел, как умирают в них радость и надежда.
Он целует ее, глаза, губы, шею. Осторожно покусывает за ухо. «Так давно у меня не было женщины», – думает он, но тело его находит ритм, отвечает.
– Так давно, – слышит он шепот, а перекатывающиеся в нем низкие звуки, сдерживаемая жажда отзывается дрожью в хребте. – Так давно у меня не было мужчины.
Он закрывает ее уста поцелуем – слова не нужны. Война, кровь, битвы – все исчезает, расплывается в прикосновении и ласке, жар наполняет его, растет, нетерпение, с каким он ищет ее тела, имеет привкус безумия.
Они соединяются в миг, когда ему кажется, что сейчас он взорвется, и именно в этот момент появляется Присутствие.
Нет, НЕТ! Не сейчас! Он не станет игрушкой своего врага!
Он сопротивляется, сосредотачиваясь на собственных чувствах, уклоняясь от Объятия, бросая вызов Ему. Похоже на то, как ребенок бросает вызов океану, сикая в волны. И все же Присутствие несколько отодвигается, и он чувствует Его растерянность. И неуверенность.
«Позволь, прошу», – слышит он во второй раз в жизни.
И впервые – это искренняя просьба.
Он смотрит в глаза девушки и видит, что ее богиня тоже уже с ними, а она это замечает. Кивает и улыбается слегка, с вызовом.
– Позволь ему, – шепчет она. – Прошу.
Он позволяет. И, целуя ее, Ее, их, забывает о Присутствии. Ну что ж, пусть так и будет. Если он настолько растерян и испуган, как и я, пусть почувствует, что значит быть человеком.
* * *
Приветствия меняются. Порой это лишь пожатие, иной раз – поцелуй или бросок на шею.
Никогда ни слова.
Девочка не говорит. Никогда не издает никаких звуков, никогда не плачет и не улыбается. Ему это не мешает. По сравнению с тем, что его обычно окружает, со звоном оружия, звуками битвы, стонами и плачем умирающих эта тишина – просто благословение.
Порой он смотрит на ее душу и видит, как та разгорается все более сильным светом. Быть может, думается ему тогда, быть может, нужно скорее доставить ее к Вратам. Быть может, нужно отворить перед ней ворота собственного царства, чтобы могла она вместить там такую Силу.
Если нет…
Он не хочет об этом думать.
* * *
– Господин. – Разведчик склоняется у входа в шатер. – Мы их нашли.
– Сколько?
– Около восьми сотен. Прячутся в пещерах к востоку отсюда.
– Пути бегства?
Разведчик качает головою:
– Нету, господин.
Восемьсот, из них наверняка половина – мужчины, из которых меньше двух сотен смогут сражаться. Десять дней поисков – и лишь такая-то горстка. Но это лучше, чем ничего, женщины и дети попадут в лагеря, старики останутся.
