– Послушай, куда ты меня ведешь? – испуганно ныла я, чувствуя, что он почти тащит меня куда-то в кусты.
– После Воскресенска я решил на всякий случай заехать сюда и справиться у работников кладбища, нет ли среди свежих захоронений кого-то с фамилией Пунш.
– И что? – Мы остановились, чтобы перевести дыхание. Прямо над головами закачались от внезапно налетевшего ветра ветви чуть припудренного пылью сиреневого куста, а где-то высоко что-то сместилось в небе, заслонив солнце. Наверное, поэтому обрывки фраз, произнесенные Варнавой, были мной восприняты уже иначе: я испугалась. Декорации менялись на глазах – воздух вокруг почернел, и тяжелые, хотя и теплые капли дождя упали на мою разгоряченную голову.
– А то, что среди свежих захоронений Елены Пунш не было. Тогда я попросил поискать эту фамилию в других, старых журналах регистрации…
– И нашел?
– Конечно, нашел. Пойдем, я покажу тебе ее могилу.
Мы поднырнули под ветви, поскольку другого способа добраться до могилки не было – оградки, поставленные воровским способом, давно уже задавили со всех сторон аллейку, преградив доступ к трети всех могил этого кладбища. Это было единственное кладбище, находившееся в черте города, а потому родственники умерших делали все возможное и невозможное, чтобы захоронить дорогих для них людей поближе.
Запущенная могила со скромным каменным памятником. На фаянсовой фотографии красивая девушка с большими темными глазами и смеющимся ртом, и табличка: «Пунш Елена, 1954—1994 г.». Табличка не новая, и если бы не дата смерти Пунш, можно было бы подумать, что могила намного старше.
– Вот и спрашивается, с кем же я жил все это время? С привидением?
У меня зашевелились волосы на голове. Мне захотелось домой, к маме, да хоть в Африку, куда угодно, но только чтобы подальше от этой могилки и этой хохочущей девицы с огромными глазами и пронзающим тебя насквозь холодным взглядом…
– А ты паспорт ее смотрел? Может, это ее сестра или родственница… Мало ли… – Я все еще пыталась внушить ему мысль, что могила и исчезновение Пунш могут быть не связаны между собой, что это какой-то трюк или случайность.
– Смотрел, конечно, смотрел. Год рождения я не запомнил, знаю только, что ей было чуть больше двадцати… Но ведь это ее фотография, ты понимаешь?
Я сразу же подумала об Изольде, которая могла бы помочь с определением давности портрета, да и могилы в целом, но навряд ли моя серьезная тетка расстарается ради мужчины, доставившего столько боли и переживаний ее любимой племяннице. Она не верила в любовь и считала это слово красивой и удобной маской, прикрывающей обыкновенную похоть. Спорить с ней на эту тему было бесполезно, тем более что в какой-то степени тетка была права. В особенности если это касалось мужчин.
– Так не бывает! – Я стремительно бросилась вон из узкого тупичка, в котором располагалась могила Елены Пунш. – Мне здесь душно и нехорошо… Отвези меня домой, пожалуйста…
И тут раздался выстрел – Варнава рухнул к моим ногам, а на земле, поросшей редкой чахлой травой, появился ручеек крови.
Затем раздался еще один выстрел, и мне показалось, что в мое плечо вонзили что-то острое и раскаленное.
Я слышала шаги – быстрые, легкие – и сухой треск сучьев: стрелявший убегал в сторону, противоположную центральным воротам. И теперь никто и никогда не сможет его разыскать…
Зажав раненое плечо рукой и чувствуя, как между пальцами проступает теплая кровь, а голова полнится гулким звоном, я опустилась на землю рядом с Варнавой и приложилась ухом к его груди. Он был жив. Пуля вошла на ладонь повыше сердца.
Глава 2
Я ждала Изольду весь вечер, свернувшись калачиком под пледом и баюкая ноющее плечо. Ждала и боялась. Мне было заранее известно, какие слова она скажет, как выругается. Все в прокуратуре знали, как умеет материться Изольда. Но если большинству женщин мат не шел, то Изольда была словно создана для того, чтобы извергать из себя смачные, соленые и острые словца-удары, грязные, словно подзаборные шлюхи, и жирные, как тяжелый шмат сала. Не знаю, у кого как, но у меня матерный поток брани ассоциировался именно с такими образами. Но я, так же как моя мать, прощала Изольде эту слабость, мы понимали, что при ее собачьей работе иначе нельзя, как невозможно обойтись и без курева.
Изольда и моя мать были бы похожи внешне, если бы не следы времени, наложившиеся на кожу и душу. Следы разные, как разными были и судьбы этих женщин. Моя мать всегда следила за собой, ухаживала за кожей и не скрывала того, что делает это не только для себя, но и для мужчин, с которыми жила или встречалась. Она подкрашивала волосы и ресницы, словом, была нормальной ухоженной женщиной, молодящейся из последних сил и средств, чего нельзя было сказать об Изольде. Не скрывавшая своей ранней седины, тетка носила короткую стрижку, и если бы не идеальная фигура и высокий рост, ее издали можно было бы принять за парня. Резкие движения, грубоватый голос и постоянная сигарета в зубах – такой и только такой я знала Изольду, любила ее и готова была для нее на многое. Но только не на то, чтобы бросить Варнаву.
На кладбище, после того как в нас стреляли, я потеряла сознание (в который раз за день!), а очнулась уже в больнице, когда мне делали перевязку. Я, возможно, и не пришла бы в себя, если бы сквозь толстый ватный слой забытья и боли не проступил тот самый Изольдин мат, показавшийся мне тогда волшебной спасительной песней.
Я открыла глаза и, увидев ее, бледную и встревоженную, сидящую возле меня на стуле, напоминающем электрический (металлические хромированные детали, все такое холодное и жесткое на вид), заплакала.
– Жить будет, – вздохнула она с облегчением и склонилась, чтобы коснуться моей щеки своими сухими горячими губами. – Птица ты моя сизокрылая, какая нелегкая занесла тебя на кладбище?
– Что с Варнавой? – просипела я, морщась от боли, которая вспыхнула в плече, едва я попробовала пошевелиться. Женщина в белом халате, от которой пахло йодом, уже удалилась, толкая перед собой тележку с бинтами и склянками. В палате был еще кто-то, стонавший время от времени, но у меня не было желания оглядываться и искать источник этих печальных звуков: еще успеется.
– Ничего особенного. Пулю извлекли. Вам еще повезло, что люди услышали выстрелы и вызвали «Скорую помощь».
Изольда, вопреки моим предположениям, говорила о нем довольно спокойно, без ругани.
– Он действительно красивый, твой Навуходоносор, ничего не скажешь. Ты сама-то как себя чувствуешь? Можешь говорить?
– Могу, – ответила я и рассказала все, что знала об Елене Пунш и ее могиле. Понимая, что мы в палате не одни, я старалась говорить шепотом, отчего очень скоро устала и последние слова проговаривала уже с трудом. Быть может, сказалось и то, что я в последние дни почти ничего не ела.
– Пули и гильзы мы взяли на экспертизу, на днях займемся могилой. Интересная история. Молодой человек жил с девушкой, а потом она исчезла, после чего выяснилось, что она уже пять лет как покойница. Чем не сюжет? Очень жаль, что твой дружок сейчас находится без сознания и не может рассказать в деталях, как это его угораздило спать с привидением или вообще с трупом.
