Ветер заунывно вздыхал, стонал и вздымал снежные вихри. В их очертаниях Астре почудился хоровод русалок…
* * *
Москва
Кира Сарычева с детства недолюбливала зиму: ее мертвящее дыхание замораживало все живое. Белое, как рыбье брюхо, небо, голые деревья, скованные льдом водоемы и поверх всего этого — белый снежный саван. На протяжении трех зимних месяцев Киру одолевала тоска, которую она даже пробовала заливать вином. Боялась повторить судьбу спившейся матери, но зима наводила на нее еще больший ужас. Это было необъяснимо.
— Кирка, айда на речку, там лед — чисто стекло! — звали ее подружки кататься на коньках.
— Айда с горки съезжать на санках! — звали другие.
Она упрямо мотала головой из окна, даже дверей не отпирала. Вломятся — силой потащат. Еще и хохотать станут, как сумасшедшие, дразнить по-всякому. Экое диво — девчонка, которая в такую погоду дома сидит! Снежок похрустывает, сверкает на солнышке, морозец за нос щиплет, гурьба девчат и парней с красными от холода щеками, в варежках, в валенках — дурачатся, в снежки играют, бабу лепят. Весело! А она, точно не в Сухой Балке выросла, носа на улицу не кажет.
— Иди, погуляй, что ли? — ворчала мать. — Целый день на печи валяешься, лежебока. Я в твои годы первой заводилой была! Все парни по мне сохли.
«А толку-то? — думала Кира. — Теперь вот без бутылки дня не обходится. Квасят оба родителя по будням и праздникам, посинели, обрюзгли. Смотреть — с души воротит!»
— Ты хуже имени не могла выбрать для единственной дочери? — вспыхивала она. — Кирка! Слух коробит! Будто я молоток какой!
— Ты чё, доча? — вступался отец. — Не Прасковьей же тебя называть было? Не Агафьей? Городское имя тебе дали, красивое.
— Хоть бы и Агафьей!
Кира не понимала своего раздражения. Мать с отцом пьющие, это никому не понравится. Но почему же весной и летом у нее совершенно другое настроение? Даже скучная осень с дождями и непролазной грязью не вызывала у нее такой депрессии. Однако стоило утром встать и узреть за окном холодное снежное безмолвие, как к горлу подкатывал комок, а сердце в страхе сжималось.
Детвора в восторге носилась по первому снегу. Собаки, кошки, и те радовались. Всем, кроме Киры, приход зимы доставлял удовольствие. К Новому году в домах будут наряжать елки, печь пироги, варить холодец, гнать самогон. Пойдет нешуточная гульба до Рождества, потом потянутся Святки, а на Крещенье мужики, кто побойчее, станут нырять в прорубь, смывать накопленные за год грехи.
Кира с трудом пережидала праздники — ей не в радость были ни школьные вечеринки, ни домашние посиделки. Придут такие же, как мать с отцом, алкаши, зальют глаза и ну горланить песни… Ой, моро-о-оз, моро-о-оз… не моро-о-озь меня-а-а…
От этих слов душа Киры леденела, и она бежала из дому к подружкам — шептаться, обсуждать, кто в кого влюбился, кто с кем целуется. Притворяться, что ей интересно, на кого заглядывается первый парень в поселке, кто с кем успел переспать. Всё лучше, чем беспробудная пьянка родителей. Так налижутся, что печку истопить забывают, — придешь, а в горнице холод собачий, зато хоть топор вешай от самосада и перегара. И это — жизнь?
Ночами, зарывшись с головой под ватное одеяло, она мечтала о романтической встрече, о храбром рыцаре, который, как по волшебству, выйдет из чащи лесной, глянет на нее и полюбит всем сердцем, посадит на коня, увезет с собой.
Какая-то заблудшая добрая фея услышала ее мольбы и не замедлила откликнуться. Наколдовала разбойника с большой дороги — красивого, горячего, бесстрашного и… бессердечного. Видать, фея подзабыла свое ремесло, допустила промах, чего-то не учла. Суженый Киры повел себя странно: полюбить-то он ее полюбил, да так же быстро и разлюбил. Бросил на произвол судьбы, забыл. А она забыть не смогла.
В Москве все складывалось удачно. Ее взяли в подающий надежды коллектив, у нее появились перспективы, приличное жилье, деньги. Может быть, по чьим-то меркам и небольшие, но для уроженки Сухой Балки, дочери горьких пьяниц, тащивших из дому последний рубль, — огромные. Правда, товарки по вокальному творчеству приняли ее настороженно, не проявляли ни дружелюбия, ни враждебности — присматривались. Не торопились записывать ее в «свои». Украдкой следили за ней, будто ждали какого-то подвоха.
«Они мне просто завидуют, — успокаивала себя Кира. — Почему-то Калганов сделал солисткой меня, а не одну из них. Конечно, завидуют — перешептываются за спиной, переглядываются».
Она с удовольствием сменила нелюбимое имя на сценический псевдоним. Лея! Мягко, благозвучно… Не то что Кира.
Шли дни. «Я должна испытывать счастье! — словно заклинание, твердила она. — Должна… а его нет. Где оно?»
Кира выполняла все, чего от нее хотели. Калганов окружил ее неусыпным вниманием, подгонял, придирался больше, чем к другим, не давал спуску. Она не обижалась — понимала: только взбираясь вверх по лестнице, она могла достигнуть высот, которые другим доставались просто так, по праву рождения или по милости небес.
Нет-нет, да и закрадывалась в ее белокурую головку шальная мысль: «Встречусь ли я еще раз с ним, проклятым и безмерно любимым „лесным разбойником”?»
Мысль завладела ее сознанием, не давала покоя. «А не обратиться ли мне к гадалке? — думала Кира, засыпая и просыпаясь с этим вопросом. — Почему бы не воспользоваться старым испытанным способом узнать будущее?»
Она стала просматривать газетные объявления и остановилась на Провидице Любаве. Женщина с таким именем не обманет…
Глава 16
Кострома
На следующее утро Вишняков, как и обещал, повез Астру и Матвея смотреть Торговые ряды и музей деревянного зодчества.
Еще вчера вечером, уединившись наконец в гостиничном номере, они поспорили о «Хаммере».
— Думаешь, это та самая машина? — скептически усмехался Карелин. — Вряд ли.
— Черных «Хаммеров» в Москве не так уж много.
— Но и не мало. Люди богатеют, покупают крутые авто. Другое дело, что такая машина бросается в глаза.
— Глупо следить за кем-то на «Хаммере», — согласилась Астра. — А Егор Николаевич далеко не дурак. Значит, он хотел быть замеченным.
— Кем? Калгановым?
— Леей…
— По-моему, это идет вразрез с его собственными словами. В «Спичку» Вишняков ездил на другой машине, именно поэтому теперь он взял «Хаммер» — чтобы не раскрываться раньше времени.
— Ты меня убедил!
Сегодня, усевшись в «Хаммер», Астра опять задалась вопросом: та машина или не та? Наверное, Матвей прав.
Город дышал покоем, старозаветной патриархальностью. Метель прекратилась. Кое-где над укрытыми снегом крышами дымились трубы. Кресты, венчающие купола церквей, смотрели на восток, где лениво поднималось малиновое солнце.
