В висках застучала кровь, щекам стало горячо.
– Луиза Лефер, – угрожающе низкий голос деда звенел от гнева. – Немедленно рассказывайте все как есть.
Я вздохнула. Повертелась в кресле – прежде чем стянуть перчатку, потом протянула руку ладонью вверх.
– Все началось с этого.
Лгать я не стала. Рассказывала о заклятии и о том, как прошла весь этот путь – от ненависти до простого и такого хрупкого счастья, а сама словно заново переживала каждый миг ссор и примирений. Мысль о том, что я не смогу вернуться в театр, больше не беспокоила. Да, я потеряла все свои роли – прошлые и будущие, зато обрела себя настоящую.
Дед слушал внимательно, иногда хмурился, но чаще просто потирал подбородок: обычно это означало, что он всерьез о чем-то задумался. Я искренне надеялась на то, что он меня поддержит, но даже случись иначе, от своих слов я не откажусь. И уж тем более я не откажусь от Винсента. Разве что он сам меня об этом попросит.
Когда я закончила, воцарилось молчание. Долгое, тягостное, из тех, что кажутся бесконечными и наводят на мысли о надвигающейся буре. Когда дед начинал бушевать, это и в самом деле напоминало ураган – его гнев сметал все на своем пути, поднимал в воздух тучи пыли предыдущих ссор и ошибок, с корнями выворачивал деревья спокойствия, а от реки уверенности в себе летели пенные брызги. Как ни странно, сейчас ничего такого не произошло.
Он долго разглядывал крохотную змею на ладони, а потом взял мою руку и слегка пожал. Какая теплая у него сейчас ладонь!
– Что ж, похоже ваше прошлое вас настигло, леди.
И все?
– То есть… вы на меня не злитесь?
Дед довольно улыбнулся.
– Я всегда знал, что рано или поздно вы вернетесь к тому, от чего ушли. Вы оба.
– О, – только и сказала я, а он подтянул к себе столик-поднос, на котором стояла миска с дымящимся бульоном, и недовольно проворчал:
– Они всерьез считают, что мужчину можно поставить на ноги с помощью этого.
Я невольно улыбнулась. Если дедушка начал ворчать и ругаться, значит все в полном порядке.
– Нельзя же сразу набрасываться на жаркое. Позвольте, я помогу?
Он посмотрел так грозно, что пришлось опуститься обратно в кресло.
– Справлюсь сам, милая леди. А теперь расскажите, чем вы были так заняты все это время.
Когда дед подносил ко рту ложку, рука его едва заметно подрагивала, но я не решилась второй раз предлагать помощь, тем более что каждый даже самый маленький успех был для него настоящей победой. Не хотелось сейчас говорить о Глории, но дедушка ждал объяснений. Ждал слишком долго, чтобы сейчас я могла себе позволить и дальше избегать неприятного разговора. Я рассказала обо всем: почему не приезжала и как узнала о его болезни. Рассказала всю правду, не стала только упоминать о поддельном письме.
– Значит, Глория. – Он задумчиво пожевал губами. – Что ж, этого следовало ожидать.
Он дотянулся до колокольчика, висевшего над кроватью, и дернул за нить. Я же боролась с двойственными чувствами: если все так, как мачеха пытается представить, она действительно спасла ему жизнь. Без ее помощи он не протянул бы столько, и нам с Винсентом просто не к кому было бы ехать. С другой – она молчала, зная, что ничего не сможет сделать, что дни деда сочтены. Этого я ей простить не могла, как ни пыталась.
– Почему ты решила стать актрисой? У тебя же на лице все написано.
Я вздрогнула и посмотрела на деда.
– Иногда ты отчаянно напоминаешь свою мать. Та тоже оправдывала всех и вся.
– Я никого не оправдываю, дедушка.
– Да неужели? – Он похлопал ладонью по покрывалу. – Иди-ка сюда.
Я шагнула к нему и сделала то, что хотела с тех пор, как оказалась в Вайд Хилле: заключила деда в объятия и тихо всхлипнула. Какое же это облегчение – прижаться к нему, уткнуться лицом в плечо и знать, что он поправляется! Щеку колола пробивающаяся щетина – совсем как в детстве, когда он легко, как пушинку, подхватывал меня на руки.
Хорошо. С ним все будет хорошо. Скорлупа страха, сковавшая сердце в Лигенбурге, рассыпалась окончательно.
– Ну, ну… мне тут только плесени не хватало, – недовольно проворчал дед, тем не менее все-таки обнял в ответ.
– Какой плесени? – Я хлюпнула носом.
– Что значит какой? А кто мне тут сырость разводит?
Я помотала головой.
– Это не я.
– Милорд, – голос горничной прозвучал совсем рядом.
Я и не заметила, как она вошла.
– Пригласи-ка ко мне леди Лефер, да побыстрее, – произнес он, не спеша меня отпускать. – А заодно попроси Росса, пусть поручит кому-нибудь узнать о местах на поезд до Лигенбурга.
Я напряглась, прямо-таки окаменела.
– Хорошо, милорд.
Горничная вышла, а я неловко отстранилась, заглядывая деду в глаза.
– Дедушка, Киана тоже ваша внучка, и она не виновата в том, что сделала ее мать. Глория действительно поддерживала вас. Если бы я сразу узнала о вашей болезни, все равно не смогла бы вам помочь. С Вин… с его светлостью мы тогда не разговаривали, а у меня нет даже задатков целительской магии…
Он поднял руку.
– Дети заслуживают своих родителей.
– Но ведь я тоже дочь своего отца!
– Вздумали учить меня жизни, Луиза Лефер? – в голосе его звенела сталь.
Единственная черта, которая пугала меня в дедушке: жесткость и безапелляционность. Если что решил, пути назад не будет. В этом они слишком похожи с Винсентом.
– Нет.
Их попробуй научи. Чуть что – знайте свое место, леди. Сидите и вышивайте. Читайте сонеты и думайте о высоком. Странно, что мне вообще позволили самостоятельно выбирать свой путь и написали рекомендации, чтобы я смогла на первое время устроиться гувернанткой.
– Вот и ладно. – Дед погладил меня по волосам. – А теперь ступай. Нам с невесткой надо поговорить по душам.
Я мерила шагами малую гостиную, не обращая внимания на остывающий чай. Перед глазами мелькали бледно-зеленые диваны и пуфики, канделябры на каминной полке, мраморная скульптура в углу, светло-желтые портьеры и более яркие ламбрекены
[4]. Все это мельтешило и сливалось в единый фон, выделялся разве что сидящий у окна де Мортен. Поначалу Винсент еще следил за мной, но потом откинулся на спинку дивана и прикрыл ладонью глаза.
– Луиза, сядьте, или я вынужден буду вас привязать.
Я остановилась так резко, что платье взметнулось за моей спиной абрикосовым пламенем.
