Там, внизу, в общей зале, царила полутьма, разжиженная несколькими масляными плошками. Для кого их, плошки, зажигали, даже непонятно. Из-за поста выпивающих почти и не было, а просто похлебать горячего – местным это дома сподручнее. И пожилой костистый дядька Филипп, содержатель постоялого двора, стосковавшийся, видать, по людскому обществу, степенно разъяснял мне, наивному молодому барину, в какие нехорошие места привела его судьба.
Нехорошими, впрочем, места сделались недавно – до декабря всё тут было просто замечательно. Барин Поликарп Семёнович проживал себе в Петербурге, управляющий Онисим не лютовал, на барщину не гонял, оброк взимал божеский. Год выдался урожайный, разбойники не шалили, хотя торговый тракт – место для таковых вкусное. Казалось бы, сельская идиллия.
Только вот после Введения стали в Пустошке погибать люди. Причём почти всегда – у себя же дома. Целыми семьями – от стариков до младенцев. Обнаруживали их соседи, смущённые странной тишиной. Стучали, кричали, потом всем миром выбивали засовы ворот, ломали двери. И находили мертвецов. Бледных до синевы, без каких-либо ран… ну, не считать же ранами две маленькие точки у горла или основания шеи.
Естественно, селяне сообразили что к чему и приняли меры. Перво-наперво отслужили молебен. Затем поставили в известность капитан-исправника. Его превосходительство приехал, покрутил ус, откушал в доме у старосты, выругал мужиков за дремучесть и объявил, что вот только упырей ловить ему, образованному человеку, и не хватало. Причину же смертей видит он в неком поветрии, навроде морового, и в сём деле надлежит разбираться лекарям. В селе же потому следует ввести карантин, постоялый двор закрыть, дабы проезжающие не имели возможности переносить заразу. Скотину же всю надлежит проверить на язву и при малейшем подозрении забивать. Для осуществления всего того придётся направить сюда из Устюжны воинскую команду, квартировать которая будет в крестьянских же домах. Впрочем, есть ещё одно предположение – что смерти сии произошли от причин естественных, ибо жизнь человеческая в руце Божией и каждому отмерен свой срок. А мужикам предлагалось выбрать наиболее приятную им версию.
Что они выбрали, угадать было несложно. Упырь, конечно, упырём, но карантин, лекаря и воинская команда – стократ хуже. Каждый, видимо, решил, что его-то уж беда обойдёт стороной. Всего ведь три семьи пострадало… из полутора сотен. Так что обходились народными средствами – чеснок, святая вода, кто побогаче – ещё и серебро.
Чеснок я и без дядьки Филиппа заметил – целые гирлянды его свисали по обе стороны от входной двери. Серебра не обнаружилось – видимо, дядька Филипп его приберёг для спасения собственной семьи. Жил он, кстати, не на самом постоялом дворе, а неподалёку, в двухстах саженях.
Само собой, посмотрел я на дядьку Филиппа сквозь Сумрак. Не было в словах его подвоха, искренне хотел он мне добра. И меня, заезжего, жалел, и человека моего, и себя, конечно: мы-то вскоре покинем эти мрачные места, а ему тут оставаться, с упырями.
Дело, на первый взгляд, было ясное – дикий упырь, недавно вылупившийся… ни сном ни духом не ведавший про Иных, про Договор, про лицензии. И местные дозорные проморгали – хотя их не стоило винить: уж больно место на отшибе, как раз на стыке сразу трёх губерний, нашей Тверской, Новгородской да Ярославской. Не уверен, что Иной глобус графини Яблонской достигает до сих мест. И ещё больший вопрос – показывает ли он низших Иных или только тех, что произошли от обычных людей.
– Ты, барин, по казённой надобности едешь али по личной? – поинтересовался дядька Филипп.
– По личной, – коротко сообщил я, потягивая из глиняной кружки весьма недурное пиво. Сейчас достаточно было изложить первую, самую простую нашу легенду. Однако ж без подробностей, поскольку с чего бы заезжему дворянину откровенничать с мужиком?
– Неладное время выбрал, да уж чего теперь… главное, как стемнеет, на двор не выходи… неровен час упыря встретишь. Они, упыри, света не любят, по темноте только шалят.
Ну, положим, не только, но не читать же ему лекцию по природе кровососов!
– А что, дядька, – между делом осведомился я, – у вас тут в селе помирал кто во второй половине ноября? Ну, незадолго до Введения, проще сказать?
– Господь миловал, – отмахнулся он. – Последние похороны перед Михайловым днём случились, бабка Кузьминиха померла, ей без малого девяносто было.
Значит, если и впрямь дикий упырь, то не из местных. Дикий-то на третий день встал бы, в крайнем случае через неделю. Значит, залётная пташка.
А что, если это наш? Если тот самый так и не пойманный тверской кровосос, которого оба наших Дозора весной ловили, да так и не словили? Почерк, правда, несхожий: там, в губернском городе, всего одна жертва, а тут, в селе, – три семьи, в общей сложности шестнадцать трупов. И всего за месяц! До чего ж прожорливая тварь! Скромнее нужно быть, скромнее.
– Что ж дальше делать будете? – Я допил наконец пиво и скучающе взглянул на дядьку Филиппа.
– Барину уж отписали, – сообщил тот. – Вот приедет барин, он всё рассудит. Барин-то знатный, генерал инфантерии.
Ну, это да, по сравнению со мной, поручиком в отставке, – как луна рядом с крошечной, едва различимой взглядом звёздочкой.
– Держи, барин! – Дядька Филипп от щедрот протянул мне связку чеснока. – На шею надень, может, убережёт.
Пришлось взять. Не обижать же человека.
* * *
– Так что делать-то будем с упырём, Андрей Галактионович? – повторил свой вопрос Алёшка.
– А зачем с ним что-то делать? – непритворно удивился я. – У нас своё задание есть. Завтра или послезавтра дальше поедем, до Белоозера ещё вёрст двести. А ловить здешних упырей – дело новгородского Ночного Дозора. Их территория.
– Вы что же это? – В Алёшкином голосе прорезалось возмущение. – Готовы людей на съедение отдать? Да вы настоящий Тёмный, я погляжу!
– Нет, я только учусь, – ухмыльнулся я. – А ты вот настоящий Светлый, всё тебе невтерпеж, всё хочется с Тьмой сразиться. Угадал?
Судя по обиженному сопению – угадал.
– Можешь Виктории Евгеньевне шепнуть, – примиряюще предложил я. – По Тихой Связи. У тебя ж с ней стыковка есть? Вот пусть сообщит новгородскому Дозору.
– Нету связи, – отрезал мальчишка. – Их сиятельство, конечно, предлагала сонастроиться, да я отказался. Не хочу, чтобы она с советами своими лезла. Замучила уже советами. Если что очень срочное, то вот, – похлопал он себя по груди, где на суровой нитке вместе с медным нательным крестом висел глиняный свисток. То есть выглядело это как свисток, а на деле было артефактом «вызов». Действовало с любого расстояния, будь вызываемый хоть в Африке у диких негров, хоть в Америке у диких индейцев. Но только в одну сторону. И потом долго заряжалось силой.
У меня, конечно, был такой же, нацеленный на дядюшку, только не свисток, а в мизинец длиной золотая рыбка. Тихая Связь, конечно, удобнее, но пользоваться ею на больших расстояния очень сложно. «Такая магия, – объяснял мне ещё Александр Кузьмич, – подобна свету фонаря. Чем дальше, тем сильнее рассеивается».
