Заодно и с грузом разобрались. Выкинули лишнее. Необходимое добавили. Немного облегчили корабли. Уложили всё так, чтобы при волне грузы не сдвинулись, на один борт не навалились и не перевернули лодьи. Очистили и городскую казну, забрав собранное золото-серебро. Да не так оно любо славянам, как то, что зимовать теперь спокойно можно было. И много чего ещё добыли. Эх, будь людей да кораблей побольше… Однако делу – время, потехе – час. Отвели душу дружинники, дело справили. Засиживаться нечего, хотя некоторые из тех жительниц города, кто под славянами полежал, и глазки строят, и зазывно улыбаются, просятся уплыть с ними, обещают быть верными жёнами. Да только тень проклятого над ними столь густа, что пустота души женщин видна невооружённым взглядом каждому воину… Никого не взяли с собой славяне. Хотя на пристани, когда караван из четырёх кораблей отчалил, рыдали многие навзрыд.
Суда ходко бежали по течению. Несмотря на опасения, каторги тоже вели себя прилично, почти не отставая от насадов. Но это здесь, на реке. А как римские корабли поведут себя на морской волне? Зря, что ли, ромеи вблизи берегов стараются плавать, не уходя в море без крайней необходимости? А когда отошли от Лондиниума подальше, дозорный на мачте закричал, назад указывая. Князь встрепенулся, поглядел, куда тот указывает. Неужели легионы вернулись? Ан нет… Потянулись к небу густые чёрные дымы. Вспыхнул град. С чего бы вдруг? Подошёл Путята, глянул в ту сторону, произнёс тихо:
– Рим много зла сделал тем, кто вокруг него живёт. Видел, князь, как они рабов держат?
Гостомысл угрюмо кивнул. Честно говоря, он забрал бы Эпику с собой, несмотря на предупреждение жреца. Уж больно та была красива и стройна, да и девица… Но увидел, как в подвалах её роскошного дома закованные в железа и колодки люди сидят. Оборванные, грязные, тощие… А Путята закончил свою мысль:
– Ты дал рабам глоток свободы. И они сейчас возвращают хозяевам то, что те заслужили. Добрых – пощадят и защитят. А тех, кто издевался над ними… – Замолчал. Потом глухо добавил: – Только вот потом вернутся легионеры и всех уничтожат. А в округе наловят новых. Или привезут из других мест…
Князь дёрнулся, но замер, остановленный жестом:
– Не стоит. Здесь правит распятый. И эти места – его вотчина.
Гостомысл опустил голову, упрямо мотнул ей из стороны в сторону, спросил:
– Как думаешь, быстро до дома доберёмся?
Жрец поднял глаза к облакам, что-то прикинул в уме, ответил:
– Седмицы за три. Каторги нас держать станут. Но как Святовид решит, так и будет…
Брячислав хоть виду и не показывал, но за Славом и его жёнкой наблюдал внимательно. У них вроде как сладилось всё. Во всяком случае, не слышал князь, чтобы юноша свою супругу бранил или слово худое ей в сердцах высказал. Да и та ходила, расцветая с каждым днём, и не было видно у неё ни ушибов, ни синяков. Без дела не сидела. То с иголкой, то, несмотря на то что тяжела, моет, стирает. Помогает на кухне поварам. Коли время свободное есть, с мужем по грибы, ягоды, или на охоту ходит. Тогда-то и понял князь, откуда у девицы походка такая. Раз вернулись оба – парень олениху тащит на спине, а она – оленёнка. Ремешок вокруг лба. Тушка – на спине. Шаг широкий, размашистый. И словно над землёй плывёт ровненько. Хотя под ногами бугры да кочки. Словно и не чует веса немаленького. Вот и сообразил князь, что сызмальства приучена та грузы носить. Оттого и походка такая… Но видно, старается девушка. Хочет достойной женой быть. Учится хозяйствовать, речь славянскую учит. И похоже, любит своего Слава искренне, всей душой, несмотря на то, что вначале было… Не только от безысходности она тогда к городку пришла… Ой не только…
Князь отвлёкся от раздумий, в которые погрузился, видя, как кругленькая из-за беременности фигурка суетится над длинным столом под навесом, расставляя посуду. По теплу все ели на улице. Вышел из кузни Слав, подошёл к своей любушке, прижал к себе, чмокнул в макушку, тронул шутливо нос. Жена зацвела, а князь вздохнул – пусть парню повезёт…
– Лодья! Лодья! Наши возвращаются!
Миг – и двор наполнился топотом. Все, кто был и свободен, и занят, кроме дозорных разумеется, бросились к тыну, до рези в глазах вглядываясь в свинцовую гладь моря. Всё верно. Часовой не обманулся. Действительно виден парус. Но чей? Крут и Брендан? Или потерпевший неудачу Гостомысл, лишившийся одного корабля? Не различить пока знаков на парусе, как ни старайся…
Рядышком встал Слав со своей малюткой-женой. Чудинке не видно, парень присел, подхватил её на руки, приподнял, на плечо широкое усадил. Держит без всякой натуги, словно пёрышко. Оно понятно – своя ноша не тянет. Девица глянула, потом глазки свои раскосые чуть прищурила, и князь чуть не сел, услыхав:
– Брендан. Брендан.
– Монах?! – не поверил своим ушам.
Но вскоре лодья приблизилась, и Брячислав различил Громовник на парусе. А ведь верно – Крут и ирландец. Но что у них за вести? Нашли? Удачно? Ведь задержались почти на седмицу против условленного… Впрочем, вон они, на палубе. Да и остальные тоже. Улыбаются. Машут руками. Не ощущается тяжести невыполненного дела. Наоборот, светлое дуновение удачи так и витает над лодьей.
С лёгким шорохом нос врезался в песок, и Крут спрыгнул на берег, не дожидаясь, пока сбросят сходню. Склонился в коротком поклоне, выпрямился, вымолвил то слово, которого так ждал старший:
– Удачно, княже! Но о том тебе Брендан лучше поведает. – Улыбнулся широко, от души, со спокойствием исполненного долга.
И тут же вновь крик дозорного, только с другой стороны косы, опоясывающей бухту:
– Паруса! Паруса!
Отлично! Как раз срок и Гостомыслу возвращаться. Значит, и у него удача. Оба паруса вернулись. Обе лодьи. Хороший знак! Боги благоволят к славянам! Значит, то, что задумано и что делается, – верно. Не стали бы они помогать тем, кто идёт против воли вышних.
– Четыре паруса! Четыре!
Князь насторожился: почему четыре?! Осенило мгновенно:
– Слав, бери свою птичку и наверх! Глаз у неё острый, может, увидит.
Несколько томительных мгновений, мучительное ожидание. Все словно застыли на берегу. И те, кто оставался в городке, и те, кто только что прибыл. Забыто было всё. Но тут с вышки раздался ликующий голос парня:
– Наши! Наши! Анкана говорит – наши идут! На всех кораблях наши!
Вздох облегчения вырвался из груди Брячислава: видно, удачный поход был. Захватил корабли по пути. Значит, волноваться не стоит. Можно пока перекинуться словом с теми, кого посылал на разведку новых земель.
Крут и Брендан так и стояли перед ним. Лица обветрены, покрыты бронзовым загаром. Море наградило. Лодья с виду в полном порядке. Народ тоже сытый, довольный. Все живы, здоровы. Ряд полный. Да и лодья поднагружена чем-то. Не выскочила с разгона на песок, как обычно, когда гребцы на последних саженях пути изо всех сил разгоняют корабль, чтобы тот по инерции вышел на берег как можно дальше. Правда, таким способом вытаскивают на сушу корабль лишь в хорошо знакомых местах, чтобы не пробить днище. Но славяне уже изучили и дно бухты, и все окрестности, так что дружинники ничем не рисковали бы. Зато сэкономили бы силы и время.
