Пошли девки в лес орехов пощипать. И Йолла с ними увязалась. С ними – воин один. Для охраны. На всякий случай. Как вдруг из кустов бер зарычал страшно, вылез на свет белый. Дружинник за меч схватился, только куда там! Топтыгин на задние лапы встал, махнул, и отлетело тело изломанное, кровью обливающееся, в сторону на три сажени. А зверь пасть ощерил и на лапах же задних на девок попёр… Те как окаменели, смерти неминучей ждут. Уже предков своих встретить на небесах приготовились, да тут… Свистнула стрела одна, вторая, третья… Не успел никто ничего сообразить, а уже из глаз и пасти серого гиганта целая щетина жуткого вида торчит. Словно ежа его Йолла из лука дружинника утыкала. Рявкнул зверь напоследок задушенно да грохнулся оземь замертво. Тогда только девки в себя пришли, завопили так, что им на выручку из града все мужики ломанулись, и пленники меднолобые с ними заодно, топоры похватали, дубины – и на крики… Потом долго дивились на диво невиданное. Головой качали. Затылок чесали. Брячислав на такое дело посмотрел задумчиво. На лук глянул. На деву-тугаринку. Повелел мишени поставить на поле чистом. Тут-то Йолла и показала, что не зря в поход с мужчинами наравне пошла: весь колчан в око бычье уложила. Правда, лук ей послабже пришлось взять. Не мужчина всё же. Но на две сотни шагов тул опустошила без промаха… Словом, стали к ней относиться с уважением, да и Храбру позавидовали – по себе жену взял. Тоже воина.
Ну а там и двулодник из похода явился. Исполнил молодой воевода повеление княжеское – привёз-таки лошадей сотню. Скольких трудов это стоило, не говорил. Но лошади все здоровы, жаждой не измучены, не особо и отощали за дорогу длинную. Выгрузили их на пристань, в поле отогнали. Не сказать что все одной породы, зато теперь отряды дозорные на лошадях куда как быстрей передвигаются, да и устают люди меньше. И площадь успевают осмотреть гораздо большую! Да разведать заодно. Правда, меднолобые пленники коней испугались едва ли не до смерти! Перед ними ниц падают, голову руками прикрывают, словно молятся им. Тому князья рады. Значит, коли опять нападут по весне, глядишь, испугаются конных-то.
И растёт град быстро, прямо на глазах. Поля стали распахиваться новые. Мяса наготовили полные погреба, насушили, навялили. Да ещё и стадо туров небольшое загнали в долинку и там и держать стали. Решили попробовать, удастся ли их приучить к людям? А молодых туров, что наловили, так и держали в окрестностях города. Как те траву под ногами съедят, переносят ограду на новое место. Долго ли с полсотни столбов в землю вбить? Звери ещё маленькие, силёнок родительских не имеют. Вывернуть забор сил не хватает. Вот и пасутся там, где им участок выделен. К человеку привыкают.
А там и осень подошла. Лист желтеть начал. Дожди зарядили, правда нечастые. Но ночами похолодало. Тур дикий стал откочёвывать. Пленники затосковали, посему князья посовещались и решили их отпустить на волю. Всё равно зима близится, столько работы, как по первому времени было, не станет. Зачем их зря кормить? Собрали всех вместе, вывели в поле. Пленники заволновались, стали переглядываться. Заподозрили плохое… Только ошиблись. В поле том кузнецы цепи ножные сбивали споро, потом вели по очереди бывшего пленника к телегам, чуть поодаль стоящим. Там каждому давали одёжу новую, шерстяную, благо шерсти турьей, на деревьях клоками висящей, набрали невиданное количество, целые амбары забили, и под навесы сложили не меньше. По новым сапогам дарили и самое главное – нож давали железный и топор плотницкий. Затем прощались, благодарили, напоследок – котомку с караваем хлеба большим да мясом валеным, поясняли жестами – всё, мил человек. Иди куда глаза глядят. За работу тебе уплачено. Но коли опять с худом придёшь – не обессудь. Ненавязчиво указывали на овраг, в коем тела погибших сожгли по славянскому обычаю, уважение оказали. Те сообразили наконец, что худого им не будет. Ждали терпеливо, пока всех раскуют. Потом по-своему благодарили – ведь из небесного железа им орудия дадены! Прочные, гибкие, сноса вовек не знающие. Воистину щедро им бледные пришельцы заплатили. Пытались меднолобые говорить что-то, жесты непонятные делали, да… Так и не поняли друг друга. И как призраки растаяли отпущенные среди деревьев, а у мужей славянских на душе легче стало. Вроде и смирные пленники, да всё равно подвоха ждёшь.
Теперь лишь свои славяне в граде новом, и сделано немало. Даже очень немало! Все люди в избах живут, широко поставленных, привольно раскинувшихся. Дворы добротные, с постройками всеми хозяйственными. Там же и баня среди амбаров-конюшен притулилась. Как же человеку без исконной утехи быть? И не только утеха – первый лекарь для тела баня славянская! Вознеслись на валах и стены новые, из дуба толстого, высокие, с башнями боевыми. Каменные станут ставить, когда народа прибавится. По новым границам. А пока и дуб пойдёт. Да ещё поднялся на холме храм Святовидов. Пока невелик. Но смотрит уже идол на все четыре стороны мудрыми глазами. При храме школа будет и лекарня. Ещё строение – не знает Брячислав, как ему назвать это: жрецы там всякие механизмы мастерят, травы-коренья испытывают на скотине бесполезной – мышах-леммингах, лисах, птицах, зайцах. Проверяют руды найденные. Словом, делом безусловно полезным и нужным заняты. А вот как назвать, князь не знает.
У подножия холма – терем княжеский, на две половины разгороженный. В одной Гостомысл живёт со своей Эпикой-женой. Та уже тяжела. Во второй половине – Брячислав, холост пока. И когда себе невесту найдёт, супружницу, одним богам ведомо.
Так что в зиму славянский град вступает уверенно. Спокойны люди за будущее: амбары полны, зерна в достатке, одёжа добрая имеется, и скотина также. Кормов скоту наготовлено с избытком. И овощей полно, и яблок диких с грушами немерено набрано. Грибов насушено, засолено. Ягод замочено. Так что теперь ждать весны и дальше строиться, осваивать земли здешние. Планы великие в жизнь претворять. По весне вновь караван в родные края послать, снова людей привезти на поселение. Послать видаков
[33] чертежи земель окрестных рисовать, искать полезное в землях. Будут ставить домницы, железо плавить, а ещё хочет князь построить корабль великий, по образцу получившегося нечаянно двулодника. Лес уже лучший отобран, сушится, уложен аккуратными штабелями. Ну, да посмотрят, что из этого выйдет. А пока…
На счастье брата, если откровенно, тяжко смотреть. Тот милуется со своей Эпикой, надышаться не может, особенно после вести радостной. А князю тяжело. Уже столько времени без женщины… Теперь же, когда медные откочевали невесть куда за стадами турьими, полюбилось Брячиславу, оседлавши коня, вдоль озера ездить, пока снега не выпали. На душе спокойней становится и легче. Зверь вокруг сейчас сытый, нагулял запасы жира под густой шкурой. Конь добрый. Так чего не побродить по лесам золотым от осенней листвы? Поразмышлять в тишине над будущим? Град – как махина отлаженная. Всё само собой делается, без суеты. Всяк знает, чем ему заниматься. Есть свои работы, домашние. Есть и общинные. Так что без дела никто не болтается. Можно и князю от трудов непрестанных роздых дать себе. А коли нет жёнки горячей, что может быть лучше такой вот прогулки по лесам осенним, озёра Великие окружающим? Вот и едет всадник мерным шагом вдоль берега. Там на птичье гнездо полюбуется, тут зверя спугнёт водяного, прыгнет выдра в волны спокойные, хвостом ударит, закрутится вода в воронке. А бывало, лежит зверь спокойно на спине, держит рыбину в лапах передних да грызёт неспешно. А как увидит человека невиданного, на коне восседающего, даже чуть приподнимется, любопытством обуянный. А Брячиславу смешно. Настолько уморительная мордочка у зверя, даже улыбается воин. Здесь ведь его никто не видит, и можно побыть иногда, на краткий миг, обычным человеком со своими радостями и горестями.
