Выстроились славы на льду. Ждут. Луки наготове. Меднокожие на такое расстояние стрелу докинуть не смогут. А вот славянскому оружию оно не помеха. Воткнули в снег шесты с едой. Вышел вперёд Путята. Развёл руки в стороны, воззвал к богам своим. Подул ветерок слабый, от дружинников к дому длинному, под снеговой крышей угадывающейся, да вигвамам запорошенным. Следов-то и не видно. Почти не ходят меднокожие. Всё свою силу берегут, только для чего, спрашивается? Дует ветер, несёт запахи необычайные, уже почти позабытые, прямо к становищу.
И вдруг зашевелились там, послышались голоса возбуждённые, дрогнули шкуры на входах жилищ, посыпался снег с покрышек кожаных. Вышел на свет белый первый воин из островерхого конуса вигвама, вылез в снегу весь из дома длинного человек. Три… Десять… Двадцать пять… Не видят они врагов. Лишь шесты перед ними с волшебной обильной пищей, словно во сне дурном. Маис! Тыквы! Мясо! Мясо!!! И рванулись было к еде, да мгновенно остыли горячие головы, когда вдруг стрелы огромные, чёрные, перед их ногами в снег вонзились, затрепетали оперением цвета воронова крыла. Вздрогнули, спохватились, тогда только увидели ряды воинов, блистающие на солнце металлом. А ветер, жестокий ветер несёт к ним запахи, от которых ум помрачается.
Не выдержав, сел один из воинов на снег, завыл, словно волк, раскачиваясь из стороны в сторону, зажимая свои уши руками. Все стоят, слюну глотают, давятся. А белоликие издеваются, размахивают лепёшками, тыквами трясут, потом сами есть принялись: чавкают громко, рыгают сытно! Мутится рассудок у краснокожих воинов, тьма появляется перед глазами… Не выдержала скво мучительного зрелища, шагнула к врагам. Первый шаг сделала, второй… Не стреляют страшные люди. Словно не видят. Нет, видят! Просто внимания не обращают. Бредёт женщина по снегу, шатается, из последних сил себе путь пробивает. Добралась. Не стали её убивать. Стоят, смеются, словно собаку дразнят – поднесут к носу кусок мяса, а когда та пытается поймать, отдёргивают. Разрыдалась скво, на колени рухнула, руки перед собой скрестила в знаке подчинения.
Сразу смех и глумление прекратились. Вышли двое славов, подхватили под руки, подняли с колен, увели в глубину строя. Что с ней делают, не видно за могучими телами. Пуще прежнего враги веселятся, издеваются над голодными, у которых уже ум за разум заходить начинает. Потом расступились белокожие, показали – сидит скво на шкуре, перед ней – еда!!! И ест она, и никто не отбирает у неё пищу. Жадно рвёт руками лепёшки, кидает куски в рот, глотает, почти не жуя. Хорошо всем видно. Просто на диво!
А ветер… Ветер!!! И уже рвётся через снег вторая скво, третья… Не убивают, видно, женщин чужаки! А значит, есть надежда насытиться! И – выжить! А если захочет враг взять их как женщин – пускай! Если не смогли мужчины их племени защитить своих скво, значит, недостойны они продолжать род! Не должны рождаться у них дети! Ибо только сильный может позволить себе иметь потомство! А славы – сильны! Высоки они, могучи! Обладают знаниями и умениями великими, не боятся они холода и морозов, не страшна им длинная голодная зима – вон сколько у них еды! Еды!! Еды!!! И идут скво, тащат совсем ослабевших, помогают друг другу. Не обманули белокожие. Оправдали надежду на чудо. Подхватили мужчины скво, отнесли за строй. Прикрыли своими телами от слабых мужчин. Расстелили шкуры бизонов на снегу, развели костры небольшие, усадили женщин в кучки вокруг огня, дали им пищу накормить иссохшие желудки.
А запахи… Запахи!!! Они сводят с ума, дразнят… И воет тот, который раскачивается на снегу. Совсем разум потерял, отобрал его дух и силу Маниту. Не посчитал достойным быть воином! А может, и прав белоликий колдун, когда говорил на Совете племён, что его бог, Перун, стал отцом бога краснокожих, издревле эти края населяющих, и теперь нужно молиться ему? Взвыл ещё раз сумасшедший, вдруг отшвырнул в сторону копьё своё, лук отбросил, томагавк боевой, пополз на четвереньках к славам, ничего не видя, кроме маиса, на шесте раскачивающегося дразняще. Подполз, почти ухватил вожделенную пищу, да вдруг словно очнулся, уперевшись лбом в стальные сапоги слава. Обожгла его кожу ледяная сталь. Привела в чувство. Вздрогнул воин. Пришёл в себя. Смотрит на длинный нож в руке врага, сверкающий смертью на солнце. И одновременно на те початки маиса, привязанные к шесту. А враг стоит, улыбается: мол, что выберешь, воин? Смерть или жизнь? Покинула смелость воина мохока. Ушёл навсегда в неизвестные дали его дух. Лишь два желания у него – еда и жизнь.
Поднимается с четверенек воин, становится на колени, скрещивает перед собой руки. Он сдаётся. Он просит пощады. Позор! Неслыханный и невиданный доселе среди племён! Опущена его голова. Он уже не смотрит ни на славов, ни на еду, ни тем более на своих соратников. Теперь он не воин. И не мужчина. Ни одна женщина не ляжет с ним, чтобы родить от него детей. Проклятие и бесславье падёт на весь его род. Слёзы – опять же невиданное дело! – беззвучно ползут по впалым от голода щекам, но в руки ему вкладывают кусок мяса… Мяса!!! Большой, ароматный кусок жареного мяса бизона!!! И мгновенно уходит стыд, исчезает его горе. Рвёт остатками зубов человек пищу, глотает… Уходят тупые ножи. Резавшие его желудок, ссохшийся без пищи за те дни, что прошли с момента ужасного бега от прохода на Великие равнины, когда славы швырнули с небес негасимый огонь… Он ощущает тепло от еды, силу, вливающуюся в его тело… И понимает, что теперь будет жить.
Просыпаются другие чувства. Поворачивается голова, и едва не кричит воин от удивления, потому что все, кого он знал по последнему стойбищу, уже стоят перед славами на коленях со скрещёнными руками подчинения… И с горечью приходит осознание того, что больше нет Союза пяти племён, возжелавшего съесть больше, чем влезет в рот. И проклинает бывший воин, а ныне раб, тот день, когда вождь его согласился помочь в несправедливой войне. Ибо свободны теперь пять мест у костра Совета племён. И нет больше ни сенека, ни каюга, ни онондага, ни мохока, ни тускарора… Сбылись слова вождя белоликих. Сбылось пророчество зловещее их колдуна.
Дружинники не церемонились с пленными. Накормив, мужчин заковывали в цепи и пристёгивали к длинным верёвкам из китовой кожи. Женщин вели так. Правда, кое-кого пришлось тащить на спине. Благо недалеко. До заставы. Там уже вовсю горели костры в шатрах, ждали победителей. Но ослабевшие люди не могли двигаться быстро, как воины, тем более что славы были на лыжах. Словом, пока добрались до заставы, времени ушло много. Но уже готово было горячее, и пленников вновь накормили. Женщин уложили спать под полотняными крышами палаток, мужчин – прямо на снегу возле костров, выдав им по паре шкур накрыться.
С утра растолкали и тех и других, снова накормили. Скво погрузили на сани, рабов-мужчин погнали своим ходом. В обед снова кормили. Правда, на ходу, выдав по куску варёного мяса и хлеба. Воду давали славы, идя вдоль цепочки пленников, прикованных к длинным толстым верёвкам, поя каждого из деревянных кружек. К вечеру добрались до второй заставы. Оставалось два дня пути до Славгорода. Так что переночевали, позавтракали горячим, двинулись дальше. С дружиной и пленниками уходили и те, кто содержал бывшие лагеря. Война окончена. Так что теперь не нужны заставы. По крайней мере, до весны.
И шли колонны рабов, сопровождаемые закованными в сталь воинами, легко скользящими на лыжах, с улыбками на лицах. Ведь они – победили! Уже который раз.
