Дёрнулся меднокожий, но промолчал, а воин дальше речь повёл:
– Почто столько народу извели зря? Почто жёнок сильничали? Людей живьём жгли?
Нахмурился Брячислав, хотел было слово молвить резкое, да толкнул его брат и сам ответил:
– Народец сей мерзок по натуре. На слабого в трудную минуту руку поднял. Сам извёл всех их под корень. Блядию
[44] жил. Потому и получил по заслугам. А сильничали – так нельзя тогда иначе было. Сами знаете.
– Знаем, – прогудел седой, потом глазами показал сыну: мол, продолжай.
Тот вновь заговорил:
– Потому и простил вас. Но из-за этого зла удалось жрецам арконским, насквозь прогнившим, запечатать отца моего вместе с прочими в доме. И нет теперь у них сил помочь вам. Я же – воин. И мне леса, реки и воды не властны. Лишь небо и грозы с молниями. Сын мой…
Вновь шевельнулся меднокожий.
– …осерчал было на вас, но, узнав истину, прозрел. И… простил. Но впредь подобного зла ни я, ни он не потерпим! – Стукнул кулаком по бревну, на котором сидел, и едва не вздрогнул Крут, увидев, как полыхнуло под перчаткой латной пламя синее. Начал понимать, с кем беседу ведёт и где находится…
– Но, Перун…
– Молчи! Скажешь ещё слово! Дай речь закончить!
Умолк Гостомысл. Ждёт. Перун же продолжил:
– Запомните, дети богов: когда будете войну вести против Триединого – нет для вас ничего запретного, ибо он – зло в чистом виде. Там можете жечь, убивать, насиловать – всё, что душе вашей заблагорассудится. Особливо – жрецов его. Но против народа своего – соблюдайте правила воинские. Не роняйте честь и совесть славянскую!
– Только против своего? Да когда же это славянин на славянина руку поднимал?! – не выдержал Слав.
И седой горько ответил:
– Было такое в старину. Есть такое сейчас. И будет в будущем. А твой народ – не только славяне. Есть и другие, но родня они тебе, хоть и выглядят по другому, те же дети Маниту…
Не по себе стало Круту – на таком сборе сидит! С богами общается на равных…
– Хотя и у внука моего тоже враг есть. Сынок Трёхголового. На полудне его царство. И придёт день и час, когда сойдётесь вы в битве лютой… Но не скоро. Очень не скоро…
– Отец мой и прочие родственники, как сказал я, отныне заточены в своём доме. Не могут покинуть его. Потому лишь я да сын мой Маниту вам защита и опора. Так что не серчайте на него… – показал рукой на отца. – Не в силах он вам помочь явно. Но тайно, через меня поддержку окажет. И вы о нём и прочих наших богах, прошу, не забывайте…
Просит бог. Неслыханное… Видимо, там, на родных землях, и впрямь творится чёрное зло, о котором упомянул Перун-воин…
Вновь пожилой заговорил:
– Связи с землёй родной не рвите. Пусть прогнали вас бессовестные, забывшие о долге перед родом и племенем, но народ же не виноват! Прошу вас помнить, что единая кровь в жилах ваших течёт…
– А души? Души наши едины? – осмелился подать слово Крут и осёкся: обернулись к нему все три бога, посмотрели, и вдруг удивление отразилось на их лицах и даже почтение, что ли…
Улыбнулся Маниту, сказал по привычке: «Хао!» Теперь сам Святовид речь повёл:
– Однако удивил ты меня, воин. Не каждый из богов дар имеет, как у тебя! Редкостный он. Настолько редкий, как крупинка злата в песке речном. И ценен куда выше презренного металла… Что же, раз есть он, вот тебе наш подарок, будет он навеки в твоих потомках! А куда его применить, сам знаешь. – И резко оборвал разговор.
Снова Перун заговорил:
– Вот вам слово наше, от всех богов славянских, окончательное и последнее: живите в мире новом. Множьтесь, крепните, стройтесь. Но помните, что настанет час, когда придётся вам вспомнить своё предназначение, для чего вы пророчество Прокши-провидца исполняете. Тогда и придите на помощь земле славянской, многострадальной, измученной. Уничтожьте Трёхголового Чернобога и служителей его. Сотрите с лица земли капища поганые, предайте поруганию память о нём и вечному проклятию деяния тех, кто служит и поклоняется проклятому богами. А теперь пора вам. Каждый из вас вернётся туда, откуда взят был. Но память о нашем разговоре останется. И каждому из вас я дам своё предназначение… Распрощаемся, други.
Повёл рукой Перун – и вмиг всё исчезло: и костёр, и лёд, лишь вкус во рту стоит от напитка, коим боги Крута угощали. Приподнялся воин на лежанке – ведь явственно помнит, что выскочил на зов кормщика, у руля стоящего. И вот снова здесь, в избе палубной… Прикрыл глаза – едва не ахнул в голос: не то что пропал, усилился его дар! По всему пространству, где люди лежат, огоньки душ светятся. Ровно, сильно… И самому так хорошо стало… А куда сей дар применить – знает старший воин дружины братьев-князей. Коли есть тайный враг, так ему не скрыться. Душа выдаст. Или отсутствие её. Того, кто вред народу славянскому замыслил. Со злом пришёл к нему.
…Очнулся и Слав у себя в избе – рядом Анкана посапывает, животик уже большой, выдаётся. Снова дитя они ждут. Приподнялся на локте, взглянул на жену, что к нему спиной прижалась, улыбнулся затаённо, тепло на душе стало.
…Брячислав залпом осушил ковш с водой, перевёл дух. Обернулся – позади брат стоит, глаза шальные. Посмотрели друг другу в лицо князья – без слов всё ясно. Ноша тяжкая. Но им – по силам! И людям под их рукой по плечу!
…По гладкой воде, подгоняемые попутным ветром да течением быстрым, пришли лодьи в Аркону благословенную. В граде было в била ударили, когда заполоскались на горизонте паруса – множество лодий неведомых входят в воды острова Буяна. Идут находники! К бою, горожане! Да когда приблизились корабли, заметили знак Громовника на парусах, успокоились – прибыли воины братьев-князей за товаром, долги привезли жрецам да лодьи храмовые возвращают хозяевам.
Грянули сухо доски сходней о пристани, сбегают с них воины в доспехах сияющих. Все как на подбор, по тридцать три на каждом корабле невиданном. Строятся в ряды. Сошли, дозорных да охрану выставили, кликнули смотрителей, повелели забирать лодьи набойные, что Святовидовы служители три года назад им дали в пользование, да потребовали телегу под казну, дабы злато-серебро в храм отвезти, оплатить службу тех кораблей. Смотрители дивятся – не видали они никогда таких лодий, на которых пришли в град дружинники. Вроде бы и две лодьи, а на деле – одна. И величины незнаемой доселе. Осели неглубоко, но то им нестрашно, поскольку палуба их на двух сразу корпусах раскинута, словно треножник. Куда ни толкни – всюду опора.
Чу, топот конский слышен. На белых конях, в развевающихся плащах, опять же белых, в доспехах начищенных скачут воины дружины Святовидова дома. Сто из трёх сотен. Избоченившись, носы задравши кверху, бахвалясь конями горячими, уперев копья в небо.
– Кто такие, что посмели на пристани храмовые пристать?
Крут вперёд шагнул, извлёк знак тайный. Показал, но старший среди воинов скривился, сплюнул:
