Бриаль почесал жирной пухлой рукой с грязными ногтями макушку и шею, вытер потные руки о штаны.
— Да. Только сначала я хочу вас спросить. Вы ничего не рассказываете, что мы вам говорим?
— Если на исповеди — разумеется, нет!
— А не на исповеди?
— Обычно тоже нет. Но в таком случае я предпочел бы говорить с вами о другом: как вы попали в такое место, помочь вам стать лучше…
— Не тот случай. Они мне хотят дело «пришить», а я тут ни при чем — тройное убийство, если точнее, так что…
Священник остановил его жестом руки.
— Мы не на исповеди, и я уже говорил вам, какие есть ограничения.
— Да-да, я понял. Так вот я что говорил: там на убитых, сказал следователь, находили записки со словами Сенеки. Так вот. Мне бы хотелось знать, можете ли вы мне рассказать про Сенеку. Кто такой, что написал и всякое прочее.
Озадаченный и обескураженный священник разглядывал сидящего против него неряшливого арестанта, совершенно не похожего на интеллектуала: с грязными руками, в нестираной одежде, с примитивной лексикой.
— Чтобы говорить о Сенеке, вам не нужен священник.
— Да? А с кем еще об этом говорить в такой дыре?
— Ну как же: есть библиотека, есть…
Заключенный промолчал. Священник невольно улыбнулся и подумал, что с арестантами всегда есть смысл поговорить, чтобы они заново взглянули на свою жизнь. Его немного позабавило, как передернуло Бриаля при слове «библиотека».
— Что ж, хорошо, я вам расскажу в двух словах о Сенеке, — сказал священник.
Ровно в 13.00, как всегда по пятницам, священник обедал с директором тюрьмы. Разговор катился плавно, ничего тревожного не было — жара не причина, чтобы тюрьмы набивались битком. Подали десерт и кофе.
— У меня сегодня был странный разговор с одним заключенным, — завел речь священник, отламывая ложечкой пирожное «Наполеон». — Он хотел, чтобы я рассказал ему о Сенеке.
— Это и впрямь достойно внимания. Нечасто в наших тюрьмах ведут беседы на такие темы, — с улыбкой ответил директор.
— Надо сказать, это был скорее мой монолог, но арестант, грубый с виду, слушал очень внимательно — ему было, видимо, интересно.
— А кто это? Если, конечно, не секрет.
— Конечно, нет, ведь это была не исповедь. Я говорил с Жан-Пьером Бриалем.
Дальмат аккуратно надел колпачок на желтый фломастер. Всего восемь звонков да еще кое-что. Работал он по ксерокопии, оригинал оставил в ящике стола.
Кальдрон заканчивал телефонный разговор с прокурором, когда Дальмат вошел к нему в кабинет с бумагами в руках. С непроницаемым лицом он присел к столу, дожидаясь конца разговора. Ни тени волнения, само спокойствие и невозмутимость.
— Нашел что-то в своих листочках? Вижу, вижу, весь прямо светишься от радости, — попробовал «раскусить» его Кальдрон.
— Вот что, Венсан: нет тебе никакого дела до моей радости. Бурных чувств я не проявляю и проявлять никогда не буду.
— Вроде дошло. Ну давай — что ты мне можешь предъявить?
— Детализация телефонных разговоров Димитровой кое-что показала. Она восемь раз звонила Норман и Коломар — каждой по четыре раза — и всякий раз подолгу говорила.
— Когда?
— Около двух месяцев назад.
— Ты сверял с детализациями тех двух?
— Да, все сходится. К тому же номер Димитровой есть в списке ожидающих определения.
— Так, теперь у нас есть связь между всеми тремя, только непонятно какая.
Кальдрон быстро схватил телефонную трубку и нажал на кнопку памяти, куда был занесен телефон Мистраля.
— Это не все, Венсан.
— Что еще? — Кальдрон тут же повесил трубку.
— Димитрова раз двадцать звонила на разные номера в одну деревню в Сена-и-Марне. Я определил, куда именно. Получается — всем подряд: в мэрию, в магазины, в школу, просто жителям.
— Понятно, Поль, а почему это так интересно?
— Среди адресатов звонков есть некто Одиль Бриаль. Та же фамилия, что у арестованного по делу об убийствах в Уазе. Я заглянул в личное дело из жандармерии: его мать зовут Вивиана. Должно быть, Димитрова отыскала его родственницу.
* * *
Мистраль сидел на Монмартре на ступенях церкви Сакре-Кер, что возвышается над Парижем, окруженная сотнями туристов, которые на всех языках планеты восхищались панорамой. Ловкие карманники сновали между группками отпускников и десятилетних детишек и незаметно их «ощипывали». Мистраль ел сандвич. Он нарочно посмотрел в глаза кое-кому из этих ребяток, и те поняли, кто он такой. Они переполошились, стали вычислять, нет ли в толпе еще полицейских, и на всякий случай временно оставили туристов в покое. Партия была просто отложена.
Рядом с Мистралем лежали перьевая ручка и блокнот в черной обложке. На одной странице блокнота были записаны цитаты из Сенеки, на другой — из Экклезиаста, а дальше шли колонки заметок самого Мистраля. Телефонный вибратор вывел его из задумчивости.
Разговор с Кальдроном получился недолгим:
— Еду! Венсан, пошлите людей привезти фотографа Джекки Шнейдера — с ним очень много неясного. А про Сена-и-Марне надо еще подумать: туда нельзя ехать, не зная, что ищешь.
Карманники увидели, что Мистраль встает, потихоньку пошли следом, чтобы убедиться, что он действительно уходит, и принялись за новых туристов — толпа все прибывала и прибывала. Садясь в машину, Мистраль не оборачиваясь помахал им рукой, как будто говорил: «Еще увидимся».
Ингрид Сент-Роз и Роксана Феликс прилежно крутили записи, сделанные камерами наблюдения за движением. Тысячи кадров, которые надо просмотреть, чтобы, возможно, определить «крайслер-вояджер», который наехал на мотоцикл Себастьена. Девушкам помогала группа из службы ДТП. Один из этой группы заметил машину, едущую с одной левой фарой. Стоп-кадр. Увеличение. Минивэн — возможно, подходит. Попытка прочесть номер. Невозможно. Огорчение. Команда нервничает. Просмотр кадров с другой камеры. Минивэн, вид сзади — несомненно, «крайслер-вояджер». Чтение номера — виден частично. Параметраж.
[17] Надежда.
Еще одна группа обзванивала сервис-центры «Крайслера» в Иль-де-Франсе, чтобы выяснить, продавали ли они переднюю правую фару для «вояджера» модели 2001 года. На семнадцатый звонок ответили: «да». Способ платежа? Наличными. Особые приметы? Никаких. Человек как человек, не из постоянных клиентов. Подробности о машине? Тоже нет. Кладовщик запчастей был на складе один, выходить ему не требовалось. На этом след обрывался. Общее огорчение, а затем все-таки звонки другим механикам.
