Михаил не спеша зашагал к дому.
Скоро пришел Фернанду и сразу отправился под душ. Через открытую дверь ванной он рассказывал сидевшему у стола Михаилу о том, что произошло.
– Их пятеро было, в том числе твой Брокман… Базу заложили в джунглях недалеко от штаба… В разведку ходили, ловили момент. А момента нет и нет… – Он делал паузы, когда отфыркивался. – Сегодня утром на них набрел какой-то мирный негр с мальчишкой… Старик и мальчишка. Старика они застрелили, а парнишка удрал. Их накрыли. Они дали сигнал по радио сюда. Ну а дальше все ясно…
– У вас был бой? – спросил Михаил.
Фернанду не расслышал.
– Что?
– Бой был, говорю?
– Ерунда! Так, пугнули малость. Те не ожидали, конечно, что мы так быстро подоспеем, и держали эту бравую команду в осаде малыми силами – человек десять. Там между деревьями чистое место было, мы спокойненько сели, а нас тридцать человек – какой уж тут бой?
– А из наших, по-моему, кто-то ранен?
– Трое. И Брокман тоже.
– Тяжело?
– Ерунда, царапина… Касательное в левое предплечье… – Фернанду кончил полоскаться, закрыл краны. – Сказать по чести, будь моя воля – не стал бы я их оттуда вытаскивать…
– Брокмана в госпиталь отправят?
– Тут уж как он сам захочет, – не придав этому вопросу никакого особого значения, с обычным своим добродушием отвечал Фернанду. – Я ему, между прочим, передал от тебя привет.
– Он же меня не знает.
– Верно. Брокман так и сказал: кто еще такой?
– Если можешь, представь нас друг другу.
– Попробуем… Но мне это ничего приятного не доставит…
В тот же вечер Фернанду привел к себе Брокмана, а Михаил ждал их, уставив стол бутылками, джусом и стаканами. Брокман явился голый до пояса, на левой руке чуть ниже локтя – пухлый тампон, приклеенный пластырем. Дон говорил в Париже правду: Брокману на вид было лет тридцать. Волосы светлые. Загорелый не по-курортному, а скорее как дорожный рабочий: лицо ниже бровей, шея, руки до бицепсов – кофейного цвета, а торс и лоб – молочно-белые. Светлые волосы и черное лицо производили впечатление, будто смотришь на негатив. Михаил предполагал узреть нечто гориллоподобное, но перед ним был хорошо сложенный, красивый парень с несколько презрительной гримасой. На собеседника он не глядел.
– Привет, – по-немецки сказал Брокман, усаживаясь. – Меня зовут Карл.
– Привет, – ответил Михаил, радуясь, что этот тип не протянул ему руки.
– Говорят, вы меня знаете.
– Марк Гейзельс просил передать вам поклон.
– А-а, еще бегает, старый лис! Как он там?
– Мы виделись накоротке. Но можно понять, что он при деньгах.
– Гейзельс всегда при деньгах, – небрежно заметил Брокман. – Мы выпьем или будем смотреть на бутылки?
– Что вы предпочитаете?
– Покрепче…
Михаил взял большую бутылку джина, посмотрел на Фернанду, который стоял, опершись рукой о спинку стула. Фернанду кивнул. Михаил налил в три стакана. Выпили.
– Не сильно? – спросил Михаил, показывая на раненую руку Брокмана.
– Достаточно для того, чтобы смыться отсюда, – сказал Брокман.
– Значит, в Европу?
– Завтра же. Имею право. – Брокман повертел перед глазами пустой стакан. – И страховку получим.
– Вы счастливчик.
– Желаю и вам того же.
– Спать хочется, – сказал Фернанду.
Михаил обернулся к Брокману:
– В таком случае, может, перебазируемся ко мне?
– Благодарю. Надо отдыхать. – Он посмотрел на часы, которые были у него на правой руке.
И Михаил вспомнил слова патологоанатома, выступавшего в качестве судебно-медицинского эксперта: «Если удар был нанесен не сзади, то бил левша».
Брокман встал. Михаил решил рискнуть, как при разговоре с вербовщиком в лиссабонском агентстве по распространению печати.
– Один вопрос, Карл…
– Да.
– Вам не знакомо имя «Гюнтер Гофман»?
Казалось, над ухом у Брокмана выстрелили из пистолета: он вздрогнул.
– Почему вас это интересует?
– Видите ли, я когда-то, во время войны, служил с ним. Хотелось бы разыскать. Полагаю, сейчас у него другое имя…
– Правильно полагаете.
– Вам ничего о нем не известно?
– Последнее его имя – Алоиз. А фамилией я не интересовался.
– А где он сейчас?
– Был в Америке. – Брокман повернулся к двери. – Пока.
– Пока.
Глава 7
Приобретения и потери
Леша, когда проявил свою первую в жизни самостоятельно отснятую фотопленку, был очень удивлен: она получилась такой хорошей, будто снимал матерый фотомастер. Скажем, кстати, что эта первая пленка была лучше всех последующих на протяжении месяцев трех, и только к концу лета Леша научился сознательно добиваться тех прекрасных результатов, которые в самом начале были получены по наитию.
Как было им обещано в присутствии его малолетного покровительствуемого Витьки, Леша сделал стенгазету. Он дал ей название почти такое же, какое носил стенной орган печати центрального городского универмага, то есть «Культурное обслуживание». Опустив предлог «за», он словно поднялся на ступень выше: та газета только призывает к культурному обслуживанию, а здесь – пожалуйста, уже все готово.
В центре небольшого листа ватманской бумаги, под заголовком, была наклеена фотокарточка размером тринадцать на восемнадцать, изображавшая Светлану, Галю и Пьетро за ресторанным столиком. На заднем плане, чуть не в фокусе, из-за столика привстал плотный мужчина. (Леше показалось, что он как будто похож на человека, приказывавшего ему засветить пленку.) Под снимком Леша поместил подпись, над которой ему пришлось долго думать. Она гласила: «Картинки из светской жизни». По обеим сторонам фотокарточки были наклеены цветные вырезки из рекламных буклетов «Интуриста».
Леша полюбовался с горечью на свое произведение, вздохнул, сложил стенгазету вчетверо и засунул ее под тахту. Он счел замышленное предприятие с вывешиванием газеты недостойным и мальчишеским. Более того, он решил выказать великодушие: он сделал еще два отпечатка форматом девять на двенадцать, чтобы вручить их Светлане – пусть один возьмет себе, а другой пошлет этому черноволосому иностранцу.
Случай представился скоро. Светлана как-то вечером, возвращаясь с работы, подозвала к себе Лешу, певшего под гитару в кругу ребят с их двора.
– Не отлегло? – спросила она как бы даже с сочувствием.
Это не понравилось Леше. Он сунул ей в руки гитару и сказал небрежной скороговоркой:
