На этой безрадостной мысли барон прекратил диалог с невидимым оппонентом. Аргументы и доводы, теряя стройность, начали путаться – в голове появились какие-то странные, не связанные с реальностью картинки и образы, и сон овладел Морисом.
Вернувшись из душевой комнаты, Натали присела на край кровати, разглядывая Мориса. Он лежал с закрытыми глазами, ровно и глубоко вздымалась обнаженная грудь. «Спит». Натали улыбнулась. Жадная и всепоглощающая страсть, которую она сумела в нем разбудить, забрала у барона все силы. Натали где-то читала, что лица людей во время глубокого сна преображаются, на них появляется отражение их истинного душевного и физического состояния. Они становятся более естественными, а значит, более уязвимыми.
«Действительно, – рассуждала Натали, – во сне сбрасываются маски и исчезают ложные, наигранные образы. Во сне человек становится самим собой. Правда, общаться с ним в таком состоянии, к сожалению, нельзя. – И тут же призналась сама себе: – Не обманывайте себя, мадам Легаре. Ваши интересы простираются шире психофизиологии барона».
Она склонилась к Морису, радостно подумав, что видит сейчас то, что и ожидала: волевое лицо, спокойное и уверенное. Этот человек не склонен к компромиссам. Похоже, ему вообще чужды колебания и сомнения. С каким-то несвойственным ей умилением Натали заметила лучики морщинок, идущие от глаз к вискам. Натали нежно прикоснулась к щеке барона губами. Стараясь не потревожить его, она скользнула под простыни, осторожно легла рядом и затаилась, прислушиваясь к своему и его дыханию. Нервное и физическое напряжение дня, прекрасный и стремительный секс, в котором не было границ и каких-либо условностей, возымели свое действие. Натали тут же крепко заснула.
Проснулась она, когда Морис еще спал. А за окном вставало солнце. Натали услышала характерный шум от большой уборочной машины, которая время от времени останавливалась у овощных лавок и других магазинов вдоль улицы, забирая мусор на закрепленном за ней маршруте. Обслуживающие машину два араба в зеленых форменных спецовках громко переговаривались на своем гортанном языке с хозяевами лавок – тоже в большинстве выходцами из стран Магриба. Они выносили пустые ящики, бутылки и другие скопившиеся за предыдущий день отходы, и мусорщики сваливали их в кузов под неусыпным надзором единственного француза – водителя. Француз обычно стоял поодаль со скрещенными на груди руками. Сам он никогда не прикасался ни к чему, кроме баранки руля своей машины. Натали не раз из окна видела эту бесхитростную процедуру. Ей импонировал огромный француз. Он был весьма символичен и, по ее мнению, превосходно олицетворял собой отношение метрополии к выходцам из своих бывших колоний.
Приподнявшись на локтях, она начала осторожно целовать слишком рано поседевшие виски Мориса. Он почувствовал, как женские губы медленно заскользили вдоль его тела. Шелковистые волосы приятно щекотали грудь, живот… В сознании вдруг высветилось лицо женщины, которая этой ночью так самозабвенно отдала ему все, на что была способна, и взамен получила то, что смог дать ей он. «Натали…» – всплыло в памяти ее имя, и Морис окончательно проснулся.
Он почувствовал, как его разбуженное, пульсирующее мужское начало вновь оказалось зажатым в нестерпимо горячем и сладостном пространстве, которое жадно обожгло его желанием. Морис опустил руку и с едва сдерживаемой грубостью запустил ладонь в густые непокорные волосы Натали…
Они решили провести этот день вместе – последний день перед отлетом Мориса в Мюнхен.
– У меня масса дел в Париже… – предупредил барон. – Времени, как всегда, в обрез.
– Я стану твоим личным шофером, адъютантом – кем захочешь. – Она сама себя не узнавала, но ничего поделать с этой новой Натали не могла. Разве что подшучивать над ней…
Они объездили чуть ли не весь Париж… Натали покорно ожидала Мориса в машине, пока он занимался короткими визитами вежливости, передавал небольшие сувениры родственникам и знакомым своих товарищей по службе. По дороге они болтали на самые различные темы, плавно переходя с одного предмета на другой. Морис еще в первую встречу отметил, что Натали прекрасно разбирается во многих, порой далеко не женских вопросах. Например, финансы, недвижимость. По мнению Мориса, данные проблемы совершенно бесполезно обсуждать с подавляющим большинством женщин. Они терялись, путались в понятиях, а в большинстве случаев сбивчиво пересказывали только то, что слышали от своих мужей. По совести, им все это было глубоко безразлично. В газетах их интересовали светские сплетни, а отнюдь не котировки валют. В лучшем случае – погода на Ривьере.
Натали с присущей ей уверенностью высказывала довольно оригинальные суждения на самые разные темы, включая политику. Ее мнение всегда строго взвешено и в меру консервативно. Однако Морис заметил: она избегает разговора о своей бывшей родине. Бывшей, потому что, как поведал ему Жан-Мишель, она давно уже гражданка Франции. И тем не менее подполковник де Вольтен рассчитывал все же разговорить Натали – ведь она могла рассказать ему о той стране, которую в НАТО считали противником № 1. Любопытство барона победило воспитание. Не мудрствуя лукаво и выбрав подходящий момент – они ели мороженое в одном из открытых кафе, Морис спросил, глядя прямо в глаза Натали:
– Почему ты уехала из России? Тебе там было плохо?
К удивлению барона, Натали такой поворот беседы совершенно не смутил. Она словно ожидала подобного вопроса и ответила, не раздумывая:
– Да, плохо. Эта страна стала мне чужой и враждебной уже тогда, когда я еще только заканчивала школу. – Морис выжидал. – Да, да, именно так! Я довольно рано поняла, что в Советском Союзе я не смогу состояться как личность. Чувствовала себя неполноценной. Человеком второго сорта. О серьезном положении в обществе и мечтать не смела, не говоря уже о карьере деловой женщины. – Она выдержала паузу и выпалила, как ему показалось, с излишним пафосом: – Я счастлива, что теперь могу назвать себя гражданкой Франции.
Морис продолжал молча изучать Натали.
– Тебе это трудно понять. У вас даже черный сенегалец, если он родился во Франции, считается французом. В моем советском паспорте черным по белому написано: еврейка. У советских в паспорте есть такая графа – национальность. Эта графа закрывала для меня многие двери в России. – Натали говорила с таким невероятным чувством, что и сама почти поверила в то, что говорит, хотя прекрасно знала: заранее прикинув возможные повороты разговора, она избрала самую искреннюю и самую… выгодную из своих биографий. «Несчастная русская» и «правнучка фрейлины Ольги» теперь казались смешной подделкой, сильно уступали «дщери Сиона в рабстве египетском». Ну и что из того, что возле Стены Плача у нее «ничто не дрогнуло в груди». В конце концов, она правда еврейка, так что она в своем праве.
– Далеко не каждый мужчина женился бы на мне, узнав о моем происхождении. Кстати, так однажды и случилось: жених сбежал едва ли не из-под венца. Вероятно, с тех пор у меня возникла устойчивая аллергия на брак. Правда, фиктивный брак, с помощью которого я и уехала из коммунистического рая, заключить все же пришлось, – закончила свой страстный монолог Натали.
