– А результаты?
Он ответил уклончиво:
– Вы свою работу сделали так, что теперь вряд ли что узнаем. Их действия могут быть как хитрым многоходовым планом, так и откровенной дуростью или чьим-то просчетом. Неверной оценкой ситуации.
– Вашей?
Он поморщился.
– У нас несколько конкурирующих отделов, куда одни попадают по способностям, а другие по лояльности или знакомству.
– Блин, – сказал я с досадой, – неужели даже у вас так? Нельзя ли вернуться к старой модели КГБ?
Глава 4
Он взглянул на меня с осторожностью и сомнением во взгляде, не уверенный, насколько я говорю серьезно, мне даже почудилось, что готов был заверить, что продвигаются в нужном направлении, но профессиональная осторожность взяла верх, я видел, как он замкнулся и потому ответил высокопарно:
– Какой КГБ, у нас демократия и соответствующая коррупция, кумовство и знакомство, иначе какие из нас либералы?
– Я бы предпочел КГБ с человеческим лицом, – сказал я. – Но не рылом, а лицом. У либералов все же рыла. Я хоть сам либерал и демократ, но терпеть их не могу.
Подбежал тот офицер-десантник, бросил руку к виску.
– Среди убитых опознан сам Завирюха.
– Кем убит? – спросил Бондаренко недовольно. – Жаль, хорошо бы взять такого зверя живым.
Офицер коротко взглянул на меня.
– Выстрел профессионала. Пуля вошла на дюйм выше края бронежилета. Это не ваш собеседник, он так бы не смог.
Я сказал с облегчением:
– Благодарю. Хоть и лестно, что меня считают профи, но для человека моей профессии это совсем не комплимент.
Бондаренко сказал с пониманием:
– У кого острый глаз, у того тупой мозг?
– А у кого твердая рука, – сказал Крабоид, – у того что-то другое мягкое… все никак не могу вспомнить! Пойду встречу нашего академика, недолго ему пришлось сидеть в подвале.
Бондаренко кивнул, разрешая, а я облизнул пересохшие губы.
– Что-то у меня в глотке пересохло. Но кофейный автомат уцелел, хорошо помню. Мы его особенно берегли, это же не картины какого-то Моне или Берлиоза.
Бондаренко воскликнул с энтузиазмом:
– Это же замечательно!.. Ведите!
Но сам пошел первым и сразу на кухню, явно здесь бывал и знает каждый поворот.
Ингрид забежала вперед, мазнула по сенсорному дисплею, заказывая три большие чашки, а сама ухватила их и торопливо сполоснула, от выстрелов везде осела легкая пыль.
Бондаренко с наслаждением отхлебывал кофе быстрыми глотками, профессионально цепко поглядывал по сторонам, явно сразу видя, кто откуда стрелял, из какой позиции и как получил ответку.
Крови на полу все еще лужи, трое морпехов под руководством Крабоида мигом притащили огромные тряпки и быстро убрали сперва лужи, потом замыли следы, спеша все проделать до появления престарелого хозяина, которого так охраняет все Управление.
Грегора уже перевязали и унесли в вертолет. Бондаренко внимательно выслушал меня, как именно садовник положил кучу народу, перебегая от одного окошка на чердаке к другому, так как атака велась с двух направлений.
Тереза, как оказалось, сперва заняла оборону в комнате, в центре которой под толстым ковром находится люк в подвал, но потом вместе со Стельмахом спустилась в подземелье.
Я недоумевал, потому что даже если бы вторгшиеся десантники сумели найти люк и спуститься, все равно Стельмаха вытащить бы не смогли: в дальнем конце подвала в стену вмонтирована дверь в комнату-сейф, что запирается изнутри.
В таких комнатах можно чувствовать себя в безопасности даже в эпицентре атомного взрыва: автономное освещение и вентиляция через прибор для очистки и обеззараживания воздуха, запас воды и питания на месяц, средства наблюдения за поверхностью…
Я спросил в недоумении:
– На что они надеялись?
Бондаренко вздохнул.
– На внезапность. Время выбрали удачно, Стельмах в это время выходит из кабинета, где он ненаблюдаем, и садится на веранде как раз на виду у тех, кто вооружен даже плохоньким биноклем. По всем расчетам, как бы он быстро ни передвигался, его бы успели перехватить до момента, когда спустится в подвал.
– Может, им удобнее было бы ночью?
Он покачал головой.
– А вдруг Стельмах и спит в той бронированной комнате? Нет, они действовали правильно. Просто не учли, что в это время в его домике окажутся дополнительно к охране из двух известных им человек еще и двое спецагентов высшего уровня допуска.
– Ой, – сказал я и поморщился, – вот только не нужно меня в эти…
Бондаренко посмотрел с сочувствием.
– Не представляю, как сравнение со спецагентами высшего класса может оскорбить, но… догадываюсь, среди научных работников другие понятия.
– Спецагент у вас Ингрид Волкова, – напомнил я. – Это достаточно, а я был всего лишь поблизости.
Он ушел рассматривать разрушения в доме и трупы, а Ингрид обратила внимание, как я сгибаю и разгибаю пальцы, прислушиваясь, насколько мышцы и сухожилия за последнее время стали крепче и сильнее.
– И что тебя там заинтересовало? Неподстриженные ногти?
– Версия, – ответил я лаконично.
– Что-что?
– Версия человека, – пояснил я. – Наши тела – это первая версия человека. Очень скоро начнем менять сперва органы, а потом заменим и все тело. Наверное, тогда и вспоминать не захочется, каким слизнем я был.
– Ты и сейчас слизень, – возразила она, ничего не поняв.
Я согласился со вздохом:
– Верно. В сравнении с тем, кем стану.
Стельмах вышел на веранду тяжело, лицо каменное и мрачное, Тереза идет за ним, как курица за самым слабым цыпленком, вид у нее такой, будто в каждом из нас подозревает коршуна.
Он остановился, опираясь ладонями на балюстраду. Я приблизился осторожно, сказал с предельным сочувствием:
– Какие сволочи!.. Истоптали всю клумбу с флоксами!.. Бесчувственные люди, нет в них чувства прекрасного. Не зря их убиваем.
Он махнул рукой.
– Флоксы?.. Я их тоже не одобрял. И собирался на следующий сезон посадить мальвы.
– Да? – спросил я и оглянулся на Ингрид, она увидела нас и поспешила на веранду. – Тогда последнего ты зря пристрелила. Можно было пощадить.
Она покачала головой.
– Зачем усложнять себе жизнь? Сейчас в плен берут, если нужны дополнительные сведения. Иначе какой смысл?
– В самом деле, – согласился я. – Думаю, у них жалованье втрое больше, чем у какого-то жалкого доктора наук.
