Но та страсть, что явилась на смену любви к Петру и взяла Марину в плен, стала именно такой – невероятной и небывалой. «Взяла в плен» – как раз те слова, которые здесь нужны, потому что речь пойдет о женщине.
А впрочем, не все ли равно было Марине, кого любить?!
«Любовь: зимой от холода, летом от жары, весной от первых листьев, осенью от последних: всегда – от всего. Я не любовная героиня, я никогда не уйду в любовника, всегда – в любовь», – однажды записала она в своем дневнике святую истину о своей неудержимой натуре.
Маринино сердце никогда не могло пустовать долго. После смерти Петра оно вдовело целых два месяца! До того дня, когда в салоне поэтессы Натальи Крандиевской, жены Алексея Николаевича Толстого, Марина познакомилась с известной поэтессой Софьей Парнок.
Настоящая фамилия этой дамы была Парнох, и родилась она в Таганроге, в семье провизора и фельдшерицы. Мать ее рано умерла, и неразборчивые связи овдовевшего отца возбудили у Софьи отвращение не только к семейной жизни, но и к мужчинам. Впрочем, это не помешало ей в свое время пройти по проторенной неисчислимым количеством женщин дорожке и выйти-таки замуж за человека по имени Владимир Волькенштейн, литератора и теоретика драмы. Целых два года Софья Парнок была его женой, что, безусловно, было для нее поступком героическим, поскольку она не только не любила своего мужа (пустяки, дело житейское!), но и, по ее собственному признанию, никогда, к сожалению, не была влюблена в мужчину. Не потому, что не встретился достойный. Просто-напросто попадаются среди женщин особы, наделенные несчастьем, а может, счастьем (не испытав и не желая испытать, трудно судить) однополой любви. Софья Парнок принадлежала к их числу с рождения и до погребения.
Как многие нормальные женщины, стихи она начала писать от любви и для любимого существа, однако существом этим была некая Надежда Павловна Полякова, связь с которой длилась пять лет. И отныне только женщин станет она любить, только о любви к женщине станет писать. Но при этом она признавалась в письме к своему близкому другу: «Когда я оглядываюсь на мою жизнь, я испытываю неловкость, как при чтении бульварного романа… Я смотрю на мою жизнь с брезгливой гримасой, как человек с хорошим вкусом смотрит на чужую безвкусицу!» Похоже, собственные сексуальные пристрастия госпожу Парнок если не коробили, то все же смущали, ибо, как многажды было заявлено, жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Однако неоспорима и другая расхожая истина: не может леопард изменить пятна свои, а потому Софья Парнок продолжала оставаться воинствующей лесбиянкой и уловлять в свои сети души и тела тех милых дам, которые не находили счастья для первой и удовлетворения для второго в объятиях своих мужей.
К числу таких милых дам и относилась Марина Цветаева. Правда, в отношении к ней страсть Софьи Парнок переплеталась с материнской нежностью (кстати, именно так относилась Марина ко всем своим мужчинам).
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» –
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Ночью задумалась я над курчавой головкою.
Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя.
– «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою»,
– попытается объяснить Софья причины своей любви.
Если секс с женщинами (ну ладно, сделаем уступку временному лингвистическому антуражу и напишем поделикатнее – близость с женщинами!) для мадам Парнок был само собой разумеющимся, то с Мариной это произошло впервые. Но отнюдь не по принуждению!
Сердце сразу сказало: «Милая!»
Всё тебе наугад – простила я.
Ничего не знав – даже имени!
О, люби меня, о, люби меня!
Конечно, раньше она, наверное, и вообразить себе не могла, что когда-нибудь отправится в постель с дамой. Хотя, если честно, «в Марине было что-то для нее самой природно-тяжелое. В ней не было настоящей женщины. В ней было что-то андрогинное», по выражению одного из ее знакомцев позднейших времен, Романа Гуля. Впрочем, может статься, это андрогинное появилось в ней под влиянием именно встречи с ее первой любовницей, а то и атмосфера подействовала – атмосфера вседозволенности и распущенности в любовных отношениях, которая воцарилась в то время в России. Анна Ахматова, Ольга Судейкина, Зинаида Гиппиус и многие другие поэтессы, писательницы, художницы, актрисы, музыкантши (о мужчинах я уж не говорю: гомосексуализм в начале XX столетия был так же моден, как хризантема в петлице мужского пиджака, и английское общество, сурово осудившее Оскара Уайльда, считалось сборищем ретроградов и дикарей) отдали дань лесбийской любви – или практически, или теоретически. На Марину, с ее желанием непременно отпить из всякого запретного бокала и изведать неизвестное каким угодно путем, сексуальное удовлетворение, испытанное столь необычным образом (наслаждение – именно это слово обожают употреблять стихотворцы-стихотворки и романисты-романистки!), произвело сильнейшее впечатление, неодолимо повлекло ее к искусительнице:
Не женщина и не мальчик.
Но что-то сильнее меня!
– и немедленно вызвало к жизни цикл стихов «Подруга».
Под лаской плюшевого пледа.
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? – Чья победа? –
Кто побежден?
Всё передумываю снова.
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова.
Была ль любовь?
Кто был охотник? – Кто – добыча?
Всё дьявольски наоборот!
Что понял, длительно мурлыча.
Сибирский кот?
В том поединке своеволий.
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце – Ваше ли, мое ли.
Летело вскачь?
И все-таки – что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
Да, эти блистательные стихи явились на свет из тьмы того, для чего Марина и в самом деле не знала слова, потому что все было дьявольски наоборот! Однако в этом новом для нее любовном мире она находила и новую для себя горькую усладу в прежде неведомом ей чувстве – мести Сергею. Связь с Софьей Парнок для Марины стала не данью моде, не помрачением ума – она хотела наконец получить утоление жажды плоти, которого не давал, ну никак не давал тот, кто обязан, должен был дать его хотя бы по своим супружеским обязанностям, – молодой, прекрасный, любимый муж.
Ах так? Ты меня этого лишаешь? Ну, значит, я возьму это счастье сама – из других рук и других губ!
Я Вас люблю! – Как грозовая туча.
Над Вами – грех!
За то, что Вы язвительны и жгучи.
И лучше всех.
За то, что мы, что наши жизни – разны.
Во тьме дорог.
За Ваши вдохновенные соблазны.
И темный рок.
За то, что Вам, мой демон круглолобый.
Скажу: прости!
За то, что Вас – хоть разорвись над гробом! –
Уж не спасти!
За эту дрожь, за то, что неужели.
Мне снится сон?
За эту ироническую прелесть.
Что Вы – не он…
Сей «иронической прелестью» Марина наслаждалась довольно долго – весну и лето 1915 года подруги жили вместе, не расставаясь ни днем, ни ночью. Сестра Ася и дочь Марины Аля сопровождали их на Украину, где они провели часть лета в имении, принадлежащем друзьям Парнок.
