О мечтающих о другом мире
Проснулся я в дурном настроении, впрочем, вполне для меня
обычном. Проснулся, полежал еще в кровати, вспомнил вчерашний вечер, думал еще
сколько-нибудь поспать, но потом все же встал, вышел из дома, потянулся,
осмотрелся, почесал голову. Ничего не помогало.
В душе кадила дисфоричная тоска и хотелось помереть, причем
чем раньше, тем лучше. Утреннее солнце и радость нового дня словно обошли меня
стороной, хотя и были рядом. Все это казалось мне пустым, ненужным и абсолютно
бессмысленным.
Тоскливым взором, щурясь от яркого солнечного света, я
уставился на Заратустру, который с непобедимым оптимизмом косил на участке
столь же непобедимую траву. Я смотрел на его загорелую спину и думал:
«Ну и что? Все пустое! — тут мысли на время оставили
меня, но вскоре вновь поскакали, подобно приземистым мамаевым лошадкам. —
Все пришло из небытия, и все уйдет в небытие. Все пустое! Толку никакого. И я
тоже… Исчадие суеты — одно слово! Или даже два! И что теперь? И на кой черт?! -
я сел на скамью и опустил на руки отяжелевшую голову, содрогающуюся, казалось,
от этого мыслительного топота. — А траву-то он зачем решил косить? Вот
тоже, с ума сошел! Голова на десятерых, а толку…»
Тут я залюбовался его работой, глубоко вздохнул и только
подумал о том, как он хорош в этом своем ничего-творчестве, как вдруг мигом
получил исчерпывающие ответы на все свои вопросы.
— Перестань скулить, — громогласно сообщил
Заратустра, не оборачиваясь ко мне и не переставая косить. — Иди умойся!
Сейчас я закончу, и мы будем пить кофе.
— С чего ты взял, что я скулю? — я был и поражен,
и уязвлен одновременно.
Тут Заратустра обернулся, залитый солнцем, посмотрел на
меня, улыбаясь, смахнул со лба пот и произнес со своей удивительной нежностью:
— Потому что я думаю о тебе.
Это звучало так просто, так открыто, так естественно, что я
смутился, залился краской, протрезвел в одну секунду, опустил голову и, как
нашкодившая собачонка, поджав несуществующий хвост, ретировался в ванную.
Умывшись холодной водой, я отправился на веранду. На столе
уже стоял завтрак, а кофеварка призывно шипела, источая благословенный кофейный
аромат.
— Садись, — услышал я со спины. — Овсянка,
овощной салат и бутерброды с сыром. Давай, налегай!
Я сел. Заратустра налил мне кофе, положил в широкую пиалу
каши, пододвинул салат и уселся рядом.
— Ну, и как это называется? — спросил он меня с
серьезностью самого доброго из учителей. — Это называется
«эгофилия», — сообщил он, не дожидаясь ответной реакции. — У тебя от
этого будет несварение желудка, а голова уже сейчас по всем швам трещит. Тебе
это надо?
— Нет.
— Ну, и как это называется? — «Эгофилия».
— Нет, это называется — «глупость», — тем же
располагающим тоном продолжал свою отповедь Заратустра. — Когда «мир
несовершенен», а «Я» мера всех вещей, то это называется глупость, и никак
иначе. «Я» — это глупость по определению, а ты, вооружившись эдакой
«глупостью»,принимаешься судить все и вся. Ну не дурак?
— Дурак, — я признался в этом чистосердечно, хотя
и не понял еще, «почему, собственно».
И вот что говорил Заратустра во время завтрака:
«Человеку хочется, чтобы его любили. Это похвально. Ему
кажется, что если бы его любили, то все было бы у него хорошо: и мир бы стал
совершенным, и Бог добродушным, и сам бы он был "ничего себе". Так
вот, это — глупость!
Если ты зависишь так от всего и вся, то тебя нет. Понял?!
Кого любить-то?
О чем ты мечтаешь? Как хочешь ты, чтобы тебя любили? Вот я
тебя люблю, а ты, как дурак, продолжаешь хотеть, чтобы тебя любили. И что? А
если бы ни я, ни кто другой тебя не любил, разве же изменилось что-то в твоем
мире бесконечного ожидания?
Ты ждешь того, чего нет. Так ведь этого нет! Нет ничего
"по ту сторону", пока нет стороны этой. А ее, и правда, нет. Что
"по ту сторону" реки? "По ту сторону" солнца? "По ту
сторону" неба? Река, солнце и небо. Остальное же — идеализм, а значит —
глупость! Что "по ту сторону" человека, если нет еще человека, а
только смрад один да базарная суета?
У тебя сколько жизней? Пять, десять, сто или все же одна? И
кто будет ее проживать? Ты, или страхи твои, или, может, иллюзии, устремления в
пустоту непроглядную? Кому ты ее отдашь? Кого выберешь себе в падальщики?
Нет правды ни в тебе, ни во мне, ни в ком другом, правда
только между. Она сиюминутна, рождается в соприкосновении двух и умирает, когда
расходятся стороны, каждая своей дорогой.
Ты же пытаешься найти свою правду, несуществующую "по
ту сторону", которой нет, и так, чтобы была она вечной, словно утюг
чугунный. Лучше бы ты воду в решете носил — больше было бы проку!
Много ли правды в солнце самом по себе? А в теплоте?
Чувствуешь разницу? Что скажешь о человеке, что эгоистом себя не ощущает? Все
будет ошибкой. А о себе что ты знаешь, если не ощущаешь себя эгоистом?
Нет того вовсе, кто не ощущает самого Себя, ничего о нем
нельзя знать. А если любишь ты себя или других, но любовью «потусторонней», то
лучше постричься тебе в монахи. Там, в монастыре, будешь носить свою воду!
Если занялся ты собой, самосострадательный, если по себе
льешь ты слезы жалкие, кликуша, то умерло для тебя пространство между - знай
это! С ним вместе умер и ты, плакальщик похорон собственных. Это называется —
"эго-филией"!
Нет мира другого, но всегда будет тебе человек другой, если
дорожишь ты жизнью своей, будучи эгоистом. Идеализм — блеф для страшащихся и
пристанище для мертвецов, что мир другой ищут, а человека другого не замечают.
Дорога всегда неизвестна. Мечты — неизвестны. Предметы —
лишь кажутся. Радуйся — неизвестность освобождает!
Те, кто ждут, — не дождутся. Те, кто ищут, — не
найдут. Те, кто делают, — те получат всё, если не ждут и не ищут.
Те, что лгут себе, не зная о том, — уже умерли. Те, кто
любят, — те любят, и только! Те, кто не любят — никогда не полюбят, ибо
жизнь одна, а времени — нет.
Те, что открытости своей не ведают, — те пусты будут
вечно. Те, кто не хотят, — не захотят никогда. Те, кто хотят, —
делают.
Ничего не случается "когда-то потом". Если что-то
есть, можно это лишь спрятать, но нельзя уничтожить. "Та сторона" —
это то, что прячет, но не то, что прячется.
Сегодня ты смотрел по ту сторону себя. Каково тебе, убийца?»
— Ну что, страдающий эгофилией, ты все еще хочешь быть
эгоистом? — спросил меня Заратустра, когда мы завершили наш завтрак.
— Да, хочу, — твердо ответил я.
