Обитель святую свою загадили вы нечистотами страхов ваших, а
потом покинули загрязненное место, чистоплюи! И как же живется теперь душам
вашим блудным, лишенным обители святой тела?
Что, теперь узнали вы цену предательства вашего?! Нет, не
забывали вы тела, да вот только оно позабыло вас! Стучитесь же теперь в двери
дома его, падите пред ним на колени, молите, безумные, его о прощении и
плачьте, плачьте, предатели счастья собственного!
Тело ваше теперь мертво, завистники! Зачем так пестуете вы
теперь свое мертвое тело? Зачем так настойчиво блюдете вы пропорции его и
оттачиваете формы? Зачем вы изнуряете его упражнениями, зачем мучаете диетами?
Оно похоже теперь на погребальный костер, тело ваше, костер
погребальный, увитый гирляндами цветов мертвых! Зачем украшаете вы мертвое тело
свое нарядами и драгоценностями? Зачем, если не жаждете вы отдаться хоть
кому-нибудь, лицемеры!
Да, поруганное тело ваше продолжает хотеть! Вопреки глупости
вашей и чванству вашему — продолжает оно хотеть! И хочет оно Другого, и всегда
хотело!
Так презрите же слабосильную гордость свою и отдайтесь!
Пусть Другой завладеет вами, коли сами вы себе недостаточны, и тогда обретете
вы тело свое. А иного пути нет у вас, пустынники разума, идолопоклонники
тщедушного «Я»!
Пожертвуйте же обузой своей, пожертвуйте своим «Я»,
пожертвуйте — обретения ради! Станьте же телом своим, и лишь тогда обретете вы
самое Себя! Отказавшись от представителя, вернете вы себе представляемое.
Истосковалось тело ваше по обладателю, неприкаянное, давно
уже ходит оно в невестах! Но вечно вы лжете, тщеславные, отдаться готовы вы
только Богу, на меньшее не согласны вы, сумасбродные шарлатаны, торгующие
мощами!
Богу своему предлагаете вы разум ваш слабосильный: каков Бог
— таковы и жертвы! Страх — к страху, смерть — к смерти, прах — к праху! Аминь!
А тело?! Безумные, что с телом вашим?! Истинная правда ваша,
сирота и жизнь ваша — тело, которое предали вы и унизили, как же оно?!
Старая дева оно — тело ваше! Но поруганное и покинутое,
изгнанное и приговоренное к смерти, все еще тоскует оно по обладателю! Так не
противьтесь же последнему желанию тела вашего, насильники поневоле!
Если же думаете вы, безумные, что не хотите последнего
желания тела вашего, так знайте же, что вы лжете! Ждет вас еще паромщик на
Лете!
Если же знаете вы правду, но боитесь, то взгляните в глаза
страху вашему и увидите вы морду Цербера, он охраняет от вас Царствие
Человека!»
Был ли это намек, аллегория, провокация или единственная
возможная правда? Я не знаю. Расспрашивать было глупо, а сам Заратустра об этом
умолчал.
Мы сделали круг и вернулись к дому, где у забора на привязи
по-прежнему мучился несчастный пес благородной, но вышедшей из моды масти. Зар
остановился у калитки, какое-то мгновение стоял в раздумье, которое я не посмел
нарушить, потом открыл резким движением калитку и крикнул:
— Кто считает себя хозяином мертвого пса, лежащего у
забора?
Дачники выскочили из веранды и замерли при виде незнакомца.
— Он был вам не нужен живым, он не нужен вам и
мертвым, — сказал Заратустра. — Я сам похороню его. Не прощайтесь с
тем, с кем не были вы знакомы.
Зар оборвал веревку и бережно взял на руки массивное черное
тело. Пес действительно был мертв… Я оцепенел от ужаса: еще секунду назад он
казался живым! Теперь же его обессиленные черные лапы свисали, как кисти
драпированного бархатом саркофага, морда, словно бы от тоски, уткнулась в плечо
Заратустры.
Зар пошел по направлению к лесу. Все высыпали на улицу,
что-то то ли кричали, то ли шушукались, но никто так и не решился последовать
за нами. А я прихватил лопату, и уже через пятнадцать минут мы были на месте, в
березовой роще.
— Холодны объятия трупа, — говорил Заратустра,
глядя в полуоткрытые глаза черного пса, — холодны объятия человека,
презирающего свое тело. Крик отчаяния в объятиях человека, разведенного с
собственным телом.
Душа, покинувшая тело свое, жмется жадно к телу другому,
желая обрести тело это взамен утраченного, взамен собственной плоти. Не может
ни радоваться, ни радовать душа, презревшая свое тело, в другом ищет она
пристанища.
Не Другого ищет она в другом, а лишь только другое тело. Не
на свадьбу идет она, но на поминки. Холодны объятия трупа…
Заратустра взял у меня лопату, и сырая земля посыпалась
комьями на сухую траву. Мы похоронили пса и потом, не проронив ни слова, еще
долго сидели здесь, на траве, под поющими березами, рядом с холмом, где с миром
и в мире покоилось тело…
О радостях и страстях
К вечеру приехали мои кузены, на огонек подошли друзья
детства с соседних дач. Тихие разговоры, тепло натопленной печи, чай со сдобой,
а за окном ночь, где небо сплелось с гулким лаем дворовых собак.
Мы вспоминали наше детство, было и весело, и грустно, но
все-таки больше грустно. За столом, в креслах и на кроватях сидели директора
фирм, музыканты, служащие, даже психотерапевт один…
Разговор время от времени запинался, прерывался то молчанием,
то вздохами, то смехом. Все мы, сами того не понимая, тосковали о чем-то
утраченном, о чем-то, чему нет названия, что было когда-то столь реальным и
столь естественным, что просто не могло иметь имени.
— Как изменились все! — шепнул я на ухо Заратустре. —
Мы словно не говорим, а играем в слова, эти паузы… Какая-то граница пролегла
между нами. Пиетет без пиетета… Театр с народными артистами, каждый из которых
уверен, что не играет, а живет на сцене.
Заратустра улыбнулся в ответ. А когда мы остались одни, он
говорил так:
«Детство — знание, которому суждено исчезнуть под натиском
человеческого.
Что такое искренность? Что такое счастье Двух? Этого не
изъяснишь словами, этого не постигнешь здравыми рассуждениями, этого не
исполнишь, узнав. Это нечто, что есть.
Но разве можете вы жить, жизнь не поясняя словами, не
обрамляя ее мириадами рассуждений, не пытаясь осилить плоть ее искусственным
инструментом сознания?
Слово считаете вы благом, рассуждение — истиной, сознание —
реальностью. Лучшее, что имеете, — искренность и счастье Двух — обрамляете
вы своим мнимым богатством: своим благом, своей истиной и своей правдой.
Серп добродетели бессилен ухватить искренность. Как может
жнец поймать ветер? Однако же преуспел он в усекновении колоса. Жнец — убийца
во благо.
Должна искренность стать правдой, чтобы поддаться жнецу, но
это плаха ее. Счастье Двух неуловимо, незримо оно для третьего. Однако третий
этот в каждом из вас наличествует, он требует у вас объяснений.
Должно неопределенное обрести форму, иначе контроль ваш над
самими Собой — венец добродетели — гоняться будет за ветром. Но слишком он
высокомерен для этого. Чопорный, готов умертвить он живое, только бы не
оскандалить себя легкомысленностью!
