Не притязайте! Разве знаете вы разницу между «много» и
«мало»? Требующему всегда мало. Все дело в позиции…
Не жалейте, ведь не знаете же, что будет!
"Довольно!" — вот слово, которое я завещаю вам. Жизнь не переиграешь,
так зачем плутовать?
Не стремитесь переиначить жизнь! Мир ваш дурно устроен, так
не жалейте его. Но кто же разрушает дом собственный?
Не пытайтесь реформировать стадо! Проще реки повернуть
вспять! И что ж это будет?! Реформа стада — стадная реформа.
Не пишите на знаменах! Не ставьте себя в зависимость от
собственных установок, вы потеряете восприимчивость!
Не думайте о себе, ибо нет вас, когда вы о себе думаете! Представления
иллюзорны, в королевстве кривых зеркал вы потеряетесь — берегитесь собственных
отражений!
Не поклоняйтесь слову! Слово — лишь довесок к реальности,
дурно, когда оно перевешивает, тогда негде жить человеку!
Не делайте идола из чувства вашего, но дорожите своим
ощущением! Чувство — красиво, но не более того. Много в нем слов, но к чему вам
иллюзии?
Не поклоняйтесь красоте, не мучайтесь! Поклоняющийся красоте
живет в мире, что полон уродства. Чистенькому всегда грязно!
Ощущение больше мысли, ибо свидетельствует оно жизнь, а мир
настолько прекрасен, насколько к нему вы чисты. Мысль грязнит неполнотой!
Не множьте «Я» ваши. Сосуд хорош целиком, но не когда его
продают частями. Большое притягивает малое, малое же не влечет вовсе!
Не оглядывайтесь — голова закружится! За все вы платите
сами, так что делайте, если хотите. А если не хотите — кто может заставить вас?
Не оправдывайте страхи свои высокими целями! Высокие цели
ничего не стоят, если сами вы стоите на месте.
Страх парализует. Если не скует он движения ваши, то вас
Самих обездвижит. Разве не пугает вас это? Вы хотите еще оправдаться?
Не объясняйте! Любую глупость объяснить вы способны, но
станет она только больше от объяснений ваших! Надо вам — констатируйте и идите
дальше!
Объясняете вы: "Это так, потому что…", "Это
невозможно, поскольку…". Что ж, хорошо, если знаете вы, почему голодны. Но
разве знание это насытит вас?
Не созидайте ценности! Все ценности уже есть. Почему, чтобы
узнать цену самого дорогого, должны вы потерять это?
Почему, чтобы узнать радость жизни, должны вы прежде
ослепнуть, слуха лишиться и возможности передвигаться? Глупо!
Вы так много говорите о ценности любви и о ценности дружбы,
но спроси вас — более тех вы любите, кого нет с вами! Зачем вы говорите?!
Не думайте, что можете вы «узнать». То, что узнаёте вы,
умирает, а жизнь продолжается. Зачем мертвечина вам?
Не думайте, что можете вы «понять». То, что поймете вы,
станет для вас грузом мертвым, только утопленник радуется камню на шее!
Если пытаетесь вы познать внешнее — вы привнесете себя в
познаваемое, исказите тем и знать не будете, где ошиблись.
Но к чему познавать вам то, что вовне, если в вас Самих есть
все? Но не цените вы себя. Вы не эгоисты еще!
Не желайте большего — плох император, что побирается
милостыней, ибо не владеет он тем, что дано ему».
* * *
Здесь Заратустра умолк на минуту и смотрел на нас с
нежностью. Затем он продолжал говорить, но голос его изменился:
«Тяжелую ношу взяли вы на себя, канатные плясуны. Хочу
уберечь я вас от падения.
Истинно любящий любит того, кого любит, а не того, кого
хотел бы любить; не хочет он менять того, кого любит, ибо любит его.
Но взяли вы ношу на себя помочь другому Другим быть через
вас Самих. Как же вам быть, канатные плясуны?
Видите ли вы паяца, что по канату преследует вас? Он
искушает вас, канатные плясуны! Он торопит! Он возлагает на вас ответственность
за то, за что не можете вы отвечать! Сумятицу вносит он в души ваши!
Знаете ли вы, что сильнее паяц плясуна, ибо он наступает? Но
он конечен, ибо нельзя наступать на пустоту, он живет, пока его препятствие
живо. Не самодостаточен он, а зависим! И наступает он лишь потому, что зависим.
Но как вы думаете, канатные плясуны, что такое танцор?
Танцор — это Солнце и танец Света. Он проходит насквозь, и потому он сильнее
паяца, он отражается от препятствия, поэтому он гармоничнее плясуна. Но как бы
там ни было, не теряется он, а становится теплотой, ибо он и есть теплота!
Заразителен танец солнечного танцора! Никто не танцует так,
ибо нет границы, где кончается Солнце и начинается Свет!
Но думает плясун о своей публике, и сам оттого становится
публикой, а двоим трудно на канате одном.
Боится плясун своей публики, и я бы на месте его боялся. Не
значит ли это, что боится он самого Себя? Вот в чем беда ваша, канатные
плясуны!
Разъединяет страх, что ж поклоняетесь вы разлучнику? Долго
ли будете сыпаться вы? Не поглощать, но укреплять друг друга следует вам!
Двое вас, а Мир создан для Двух! Чего ж вы боитесь?
Танцуйте! И пусть танец ваш станет песней вашей, и не нужно слов!
Дурно танцует тот, у кого отделен разум от тела, а разделяет
страх, и он сковывает. Разделены вы пока на деятеля и смотрителя, ничего в вас
нет, а пустое место одно, и плох танец ваш!
Один враг есть у вас — страх это, и он один. Должны знать в
лицо вы врага вашего, так не бойтесь же смотреть на него, не то ослепнете!
По имени зовите врага вашего, ибо не сможете победить иначе!
И не боритесь с ним, ибо борьба — безумие. Взгляните же на самих Себя, чего вам
бояться?
Танцуйте! Ощутите же танец, и сам он повлечет вас, ибо нет
нужды превозмогать вам открытое! Не бойтесь, не остановится жизнь без суеты
вашей, не остановится!
Доверьтесь же самим Себе, своей нежности, канатные плясуны,
доверьтесь, и будете Танцем вы! Соитие Света — вот что такое Танец!»
Сказав эти слова, Заратустра умолк, как тот, кто не сказал
еще последнего слова; долго он сидел в нерешительности. Потом поднял глаза
свои, и взгляды наши скрестились.
— Человек — это больше, чем вы о нем думаете, и меньше
того он, на что вы рассчитываете. Нет, не знаете вы еще человека, ибо не знаете
вы еще самих Себя. Но всему свое время, главное видеть, а не рисовать, белые
пятна закрашивая. Все придет, ибо человек рядом. Только протяните руку…
После этих слов Заратустра встал, подошел к нам, присел на
корточки и протянул свои руки. Мы ответили ему тем же. Теплые руки…
* * *
Вечером того же дня Заратустра вошел в мою комнату. —
Все, мне пора, — сказал он, протянув мне сложенный в четверо лист бумаги.
